Рабы Парижа - Эмиль Габорио (1868)

– Вы, графиня?! Нет, этого не может быть! Он слишком далек от вас, это старик, служащий привратником в церкви, я как-то лечил его. Зовут его – Тантен.

– Тантен?

– Да, надо думать, что скорее это и не имя даже, а так, прозвище, данное ему в насмешку, ибо этот старикашка являет собой сочетание самой страшной нищеты в сочетании с философией цинизма. Я подумал, а не служит ли он орудием в чьих-то руках?

В ответ на это графиня заметила, что доктор – трус и легковерен, как ребенок.

– Вы наговорили мне столько угроз, столь ясно намекали на какие-то неопровержимые доказательства, обвиняющие меня…

– Простите, графиня, но все это со слов старого Тантена, – перебил ее Ортебиз, опуская голову, – он прямо сказал мне: «Графиня Мюсидан знает судьбу маркиза Жоржа, что явствует из писем, которые она получала, как от самого маркиза, так и от герцога Шандоса».

На этот раз стрела попала в цель.

– Из писем, которые я получала? Кто читал мои письма? – взгляд ее помутнел, губы дрожали.

– Все тот же проклятый Тантен, – вроде бы испуганно, отвечал Ортебиз со слезами на глазах, – он говорит, что эти письма находятся в его руках.

– О, Боже! – и графиня стремительно кинулась из гостиной.

– М-да, рыбка клюнула, – еле слышно проговорил Ортебиз, подойдя к окну и барабаня пальцами по стеклу. – Ну, Маскаро! Сколько пользы мог бы он принести людям, займись чем-нибудь полезным! Такова наша судьба. Двадцать пять лет подобной жизни… Нет, редко, конечно, но выдаются дни, когда мне кажется, что я плачу слишком дорогую цену за свой комфорт, не говоря уже о том…

При этом он задумчиво вертел в руках свой золотой медальон.

– Не говоря уже о том, что в один, далеко не прекрасный день, все наши дела могут открыться и что за конец ожидает нас тогда…

Тут в гостиную опять вошла графиня.

– У меня их украли, – произнесла она с отчаянием, едва успев войти в дверь.

– Что у вас украли, графиня? – осведомился Ортебиз.

– Мои письма! И совершенно непонятно, как могло это произойти, если они были спрятаны в железный ящик с потайным замком, а ключ находится только у меня! Следовательно, и обвинять мне практически некого…

– Стало быть, все-таки Тантен говорил правду? – печально спросил Ортебиз.

– Чистую правду, – отвечала графиня, – и с этой минуты я действительно знаю, что есть люди, которые могут распоряжаться моей волей, желаниями и у меня нет никакой возможности противостоять им! – Сказав это, она закрыла лицо руками. То был последний остаток гордости сломленной женщины, не желавшей иметь свидетелей своего отчаяния.

– Стало быть, эти письма могут быть обвинением против вас?

– Еще бы, я погибла теперь! Тогда я чувствовала только страшную отчаянную ненависть. Все то, что я готовила к отмщению, обратилось против меня! Я вырыла пропасть, чтобы столкнуть туда своих врагов – и вот лечу в нее сама!

Ортебиз не мешал излияниям графини.

– Я скорее умру, чем переживу ту минуту, когда эти письма попадут в руки моего мужа. Бедный Октав! Как поздно я тебя оценила! Он и без того столько страдал из-за меня. Говорите, доктор, они, наверное, хотят денег, те, кто послал вас, сколько они хотят?

Доктор сделал отрицательный жест.

– Нет? Стало быть, они просто хотят погубить меня, говорите же скорей!

Наедине со своей совестью Ортебиз гнушался своего ремесла, но когда он был уже в деле, да еще, если шла крупная игра, он становился безжалостным по отношению к своим жертвам.

– То, чего от вас требуют, графиня, одновременно и ничтожно мало, и много, – начал он.

– Говорите же!

– Эти письма будут вам возвращены именно в тот день, когда мадемуазель Сабина будет обвенчана с братом Жоржа Круазеноа, маркизом Генрихом Круазеноа.

Изумление графини Мюсидан было столь велико, что она не могла произнести ни слова.