Граф Брюль - Юзеф Игнаций Крашевский (1874)

– Я могу вам дать только один совет, – начал бывший лакей. – Все нужно делать через женщин. Без женщин ничего не сделаете.

– Положим, – возразил Брюль, – есть другие пути.

– Я знаю, что вы, ваше превосходительство, имеете за собой падре Гуарини и отца…

– Тс, Геннике!

– Я молчу, а все-таки прибавлю, пора вашему превосходительству подумать и о том, что власть женщины много значит: никогда не помешает иметь запасную струну.

Брюль вздохнул.

– Я воспользуюсь твоим советом, оставь это уж мне. – Оба замолчали.

– В каких отношениях вы находитесь с графом Сулковским? – шепнул Геннике. – Не нужно забывать, что солнце заходит, что люди смертны и что сыновья заступают на место отцов, а Сулковские – Брюлей.

– Этого нечего бояться, – улыбнулся Брюль, – он мне друг.

– Мне было бы более желательно, чтобы его жена была вашим другом, – заметил Ганс, – на это я больше бы мог рассчитывать.

– У Сулковского благородное сердце.

– Не спорю, но каждое сердце благородное более любит ту грудь, в которой оно бьется, чем всякую другую… Ну, а граф Мошинский?

Брюль вздрогнул и покраснел. Он быстро взглянул на Ганса, как бы желая прочесть, сказал ли он эту фамилию с задней мыслью.

Но лицо Геннике было спокойно и представляло олицетворенную невинность.

– Граф Мошинский не имеет никакого значения, – прошипел Брюль, – не имеет и никогда иметь не будет.

– Его величество выдало за него замуж собственную дочь, – медленно произнес Геннике.

Брюль не сказал ни слова.

– У людей злые языки, и поговаривали, – начал опять Геннике, – что панна Козель предпочитала бы иметь мужем кого-то другого, а не графа Мошинского.

Он взглянул в глаза Брюлю, который молчал, надменно подняв голову.

– Да, – крикнул он, – да! Он вырвал ее у меня своими интригами, он вымолил ее!

– И оказал этим вашему превосходительству величайшую в мире услугу, – рассмеялся Геннике. – Старая любовь не ржавеет, говорит наша пословица. Вместо одной пружины, вы можете иметь обе.

Они взглянули друг другу в глаза, и по лицу Брюля пробежала тень.

– Будет об этом, – сказал он. – Итак, Геннике, ты мой, рассчитывай на меня. Являйся ежедневно в шесть часов через черные двери… Завтра ты вступаешь в должность и здесь, у меня, будешь иметь канцелярию.

Геннике поклонился.

– И получу первое жалование, соответствующее труду.

– Да, если подумаешь, чтобы было чем заплатить.

– Это мое дело.

– Ну, теперь прощай, уже поздно.

Геннике поцеловал его в плечо и положил руку на сердце, а потом медленно, тихо и незаметно вышел из комнаты. Брюль нетерпеливо позвонил. Тотчас же вбежал испуганный камердинер.

– Во дворце бал начинается через полчаса. Носилки?

– Стоят внизу.

– Домино? Маска?

– Все готово.

Камердинер отворил двери и повел Брюля в гардеробную.

Уже тогда эта комната могла считаться особенностью столицы. Кругом у стен стояли большие резные шкафы, в данную минуту все отворенные. Между двумя окнами, которые были занавешены, стоял покрытый стол на бронзовых ногах, а на нем большое зеркало в фарфоровой узорной раме, на которой были изображены цветы и херувимы; вокруг него зимой и летом цвели розы, обвивал его плющ и нагибали свои головки ландыши, из зелени выглядывали вечно смеющиеся головки сотворенных искусством существ, которых неизвестно как следует назвать: ангелами ли, амурчиками, птичками или цветками? Наверху сидело их двое: оба бедные, нагие, как их Бог сотворил, и горячо обнимались, желая позабыть о своей нищете; хотя на плечах у них и были крылышки, но они уже не желали летать.