Богема - Дафна дю Морье (1949)

– Что? Рисунки на доске? – спросила Мария.

– Полагаю, что да. Но не уверена.

– Не слишком ли это грубо? Как те отвратительные рисунки мелом с нацарапанными надписями, вроде «Том гуляет с Молли».

– О, может быть, и не на доске. Может быть, эти предметы в бутылках… Эмбрионы, – сказала Селия.

– Еще хуже, – сказал Найэл. – Я бы просто не мог на них смотреть. Секс и без эмбрионов достаточно хитрая штука.

– Вот уж не знала, что ты так считаешь, – сказала Селия. – Да и Мария тоже. Но мы отклонились от темы. Не понимаю, какая связь между летними каникулами в Бретани и сексом.

– О да, – сказала Мария. – Где уж тебе.

Селия намотала шерстяную нитку на катушку и положила ее в корзинку с носками.

– Было бы гораздо лучше, – строго сказала она, – если бы вместо того, чтобы раздумывать о том, давать ли уроки полового воспитания, ты научилась штопать их носки.

– Дай ей выпить, Найэл, – утомленно сказала Мария. – Она собирается прочесть мне проповедь. Любимое занятие старых дев. Ужасно скучно.

Найэл наполнил бокал Марии, затем свой и Селии.

Он вялой походкой подошел к роялю и, напевая вполголоса, поставил свой бокал на выступ рядом с клавиатурой.

– Какие там были слова? – спросил он. – Я не могу вспомнить слова.

Он начал играть, очень тихо, осторожно, и мелодия перенесла нас в прошлое.

Au clair de la lune,

Mon ami Pierrot,

Prête-moi ta plume,

Pour écrire un mot.

Ma chandelle est morte,

Je n’ai plus de feu.

Ouvre-moi ta porte

Pour l’amour de Dieu[15].

Мария пела тихо, чистым детским голосом; она единственная из нас троих помнила слова.

– Найэл, ты обычно играл ее, – сказала она, – в той нелепой маленькой душной гостиной на вилле, пока мы все сидели на веранде. Ты повторял ее снова и снова. Почему?

– Не знаю, – сказал Найэл, – не помню.

– Папа часто ее пел, – сказала Селия, – когда мы уходили спать. У нас была сетка от комаров. Мама обычно лежала в шезлонге в том белом платье и вместо веера обмахивалась хлопушкой для мух.

– Действительно, часто бывали грозы, теперь я вспомнила, – сказала Мария. – Всю лужайку заливало в какие-нибудь пять минут. Мы бегом поднимались с пляжа, задрав юбки на голову. Бывали и морские туманы. Маяк.

– Тот человек, который хотел написать для Мамы балет, так и не поняв, что она презирает традиционный балет и танцует в своей индивидуальной манере, – как его звали? – спросила Селия.

– Мишель как-то-там-еще, – сказал Найэл. – Он все время смотрел на Маму.

– Мишель Лафорж, – сказала Мария. – И на Маму он смотрел отнюдь не все время.

Мы помнили дом удивительно отчетливо и зримо. Он стоял невдалеке от скал, круто обрывающихся в море, отчего взбираться на них было опасно. Через сад к пляжу сбегала извилистая тропинка. Вокруг было много утесов, заводей, манящих и пробуждающих любопытство пещер, куда солнце просачивалось медленно, с трудом, словно дрожащий свет факела. На скалах росли дикие цветы. Морская гвоздика, армерия, бальзамия…

Глава шестая