Романеска - Тонино Бенаквиста (2018)

«My own brother’s hand, coldly distant, is yet more dead than mine.

My Physician’s hand waits but to feel the stopping of my pulse.

My Confessor’s already rubs extreme unction upon my brow»[2].

Знаменитый «монолог о руках». Король понимает, что его приближенные не испытывают к нему ни малейшей жалости, и только чужим людям удается согреть ему руки своими ладонями. Эта мимолетная поддержка рождает безумную надежду в душе умирающего, который срывает свое разочарование именно на тех, кто ее заронил. В конце третьего акта они погибают. А зрителям наплевать. Кому интересны предсмертные стоны на сцене, когда в зрительном зале сидят преступники, объявленные вне закона? По всему залу загораются экраны мобильников, люди просматривают фотографии, которые сто раз показывали в новостях на Си-эн-эн: точно, это они, та самая парочка, которую разыскивает федеральная полиция. Друг другу пересылают видео с камеры наблюдения, на котором сотрудники одного музея в полном составе мечутся по территории, спасаясь от ярости двух орущих теней. Было сделано несколько выстрелов, но обошлось без жертв. Возможность теракта отвергли сразу, однако обстоятельства нападения по-прежнему остаются неясными. Ввиду особой агрессивности преступников приказ об их аресте был отдан еще во Франции, где, говорят, они буквально порвали на куски перевозивших их жандармов.

Там, наверху, в ложе ни о чем не подозревают, потому что потрясения, разыгрывающиеся на сцене, заглушают волнение в зале. Бурный четвертый акт вдруг оборачивается какой-то оперой: любовники гибнут и отправляются прямиком на Небо.

На первом представлении пьесы под звуки арфы на сцене появлялся актер в белой тоге, подпоясанной бечевкой, и с бородой из белой пряжи. Это был Бог, и играл его тот же актер, который во втором акте исполнял роль врача, а в третьем – короля. Этот Бог внушал скорее симпатию, чем страх: немного скандальный, но славный, несмотря на грозные речи. Сегодня же режиссер-постановщик не рискнул доверить эту роль человеку из плоти и крови, положившись исключительно на технологии. Теперь Бог – это целое шоу. Бог – это звук и свет, нечто электронно-симфоническое. Это фейерверк видеокадров, каскад спецэффектов. Бог искусно экуменизирован: каждый узнает в нем своего. Таким воображают Его, когда молятся; таким представляют Его себе атеисты, когда отрицают саму мысль о Его существовании.

Двое беглых французов поддаются соблазну и зачарованно смотрят на это видение загробной жизни. Что неудивительно для тех, кто сам побывал там.

Место, куда они попали, кишело душами, освободившимися от земной оболочки и ожидавшими теперь решения своей участи навечно.

Хотя влюбленные и перестали быть существами из плоти и крови, они сразу нашли друг друга, да им и не пришлось искать, потому что они остались во всем совершенно такими же, какими были в прошлой жизни, – с теми же сомнениями, теми же убеждениями. Стоя на пороге самой великой из тайн, они не задавались никакими вопросами, их не терзало никакое беспокойство, а все муки, которыми им угрожали при жизни, утратили здесь всякий смысл.

*

И вот голос без образа, без лица, голос, который они тотчас узнали, хотя никогда прежде его не слышали, обратился к ним с речью, наводящей ужас своим гневом и категоричностью.

Изначальное Слово отчитывало их с неистовым красноречием.

Влюбленные отдались друг другу, не возлюбив Господа, не поблагодарив Его за то, что Он соединил их. Они даже не пожелали Его таинства, совершив его вопреки своей воле. Ни разу не задумались они, не свершилось ли их счастье по Божьему промыслу, столь беспредельному, что людские умишки не способны постичь Его, по промыслу, выбравшему их Своими посланниками. Они же довольствовались тем, что просто жили, нетерпеливо, эгоистически пользуясь данным им счастьем, не задумываясь о тайне их союза – тайне, которая так и останется неразгаданной для тех, кто будет помнить о них на Земле.