Но любили ли они хоть одного из своих ближних больше, чем себя самих? До потери рассудка? Знали ли они, как пылает любовью сердце? Как загорается все тело при одном только прикосновении другого человека? Умирали ли от нетерпения, когда этого человека не было рядом? Готовы ли были пойти против самого Бога, против людей, против смерти ради одного-единственного человека?

Небесные избранники все как один усомнились, что когда-либо знали, что означает слово «любить».

Хуже того: они усомнились в том, что когда-либо были живыми людьми.

Может быть, они упустили что-то во время своего мимолетного пребывания на Земле? Это «что-то» могло длиться не дольше мгновения, но им его уже никогда не наверстать, и даже вечного блаженства не хватит, чтобы утешить их.

*

И весь рай затосковал.

*

Пришлось Богу принимать исключительные меры. Разве можно допустить, чтобы эти двое неблагодарных, не умевших распорядиться Его милосердием, нарушили покой и великолепие Эдема?

Уже второй раз наносили они обиду Всемогущему, и Он придумал для них тяжелейшее испытание.

Он отпустит их, пусть снова живут в мире живых, но по отдельности: это станет для них настоящим наказанием и единственным шансом искупить свою вину.

И Господь отправил их на край земли – каждого на свой.

После чего окончательно от них отвернулся.

Спектакль в Театре Чикаго прерывается как раз перед развязкой: вернувшись на Землю, влюбленные осуждены разыскивать друг друга. Но внезапно сцена превращается в зрительный зал, а зал – в сцену, когда в партере, откуда ни возьмись, появляются вооруженные люди. Вооруженные, но очень осторожные: подозреваемые, как известно, опасны.

И тем не менее они кажутся такими слабыми, беззащитными там, наверху, да и бежать им некуда. Всё, конец гонке. Скоро им наденут браслеты на запястья и на щиколотки, переоденут в оранжевые робы, запрут в разные камеры. Они это уже проходили, только на этот раз им не выжить.

В партере кто-то из смельчаков интересуется у полицейских, почему прервали спектакль, в ответ ему велят сидеть тихо, максимум через пять минут все будет в порядке и спектакль продолжится.

Среди зрителей слышится свист, тут и там кто-то встает с места, словно классик английского театра позволил себе какой-то нежеланный оборот. Все следили за печальной судьбой осужденных, злобный король, казнь, палач, ликование черни и все такое. Сегодня им дадут шанс. Ведь так редко бывает, чтобы зрителям, пришедшим на спектакль, представился случай переписать финал по-своему. Некоторые даже пытаются помешать властям; спроси их в эту минуту, зачем они это делают, они не смогли бы ответить. Конечно же, это высокие идеалы, задействованные автором пьесы, взбудоражили умы: ведь тот, кто, доверившись рассказчику, с головой уходит в его рассказ, естественно начинает примерять на себя добродетели его персонажей. Конечно же, рефлекторное недоверие к любому авторитарному вмешательству, тем более в таком священном пространстве, как театр, сплотило ряды недовольных. И хотя никто не смог бы четко назвать причину такой солидарности, общий порыв становится неудержимым, и зрители, которые, бывает, встают ради оваций, сейчас поднимают такой шум и гам, которого не пережил бы и худший из актеров; они вскакивают со своих мест, заполняют проходы, так что полицейские вскоре растворяются в этом потоке. А ложа беглецов уже опустела, они сбежали, как того и хотела толпа. Сбежали, унося в памяти последнюю картину происходящего на сцене действа.

Исполнители двух главных ролей, превратившись в зрителей, аплодируют беглецам. Какое-то мгновение все четверо разглядывают друг друга, узнают, улыбаются, машут рукой. Происходит передача эстафеты. Отныне сборщица ягод и зверолов из легенды будут иметь лица этих актеров, вложивших столько страсти в исполнение их ролей.