Залив Голуэй - Мэри Пэт Келли (2009)

Барни был из тех ирландцев, которые в течение многих поколений влачили жалкое существование, из последних сил выживая в горах графства Тирон. Он уехал оттуда за много лет до Великого голода. Вероятно, его заработная плата сохранила жизнь его близким на родине. Молчаливый мужчина, постарше остальных, не принимавший участия в непринужденной болтовне или подшучиваниях. Непонятно, что научило его держать язык за зубами — его суровые родные края или Америка. Внешность у него была приятная — вытянутое лицо, седеющие волосы, темные глаза.

— В этих глазах прячется тайна, — как-то сказала о нем Майра.

Но сегодня вечером, когда Барни вручил нам четыре собранных доллара, слова лились из него потоком. Он сказал Джеймси и Дэниелу, что учителя будут говорить всякие нехорошие вещи о католической церкви.

— С вами будут обращаться там не так, как с учениками-протестантами, с американцами, — наставлял он их.

Мальчики лишь кивали, хотя понятия не имели, что он имеет в виду.

— Я служил в американской армии, воевал в Мексике, где все мы, солдаты, были одеты в одну форму, но для разных наказаний всегда выбирали католиков. Американцы — англичане. Они ненавидят нашу веру. Не забывайте об этом. И будьте начеку.

— Но, Барни, я уверена, что в школе все иначе, — вмешалась я. — И даже если директор невоспитан и груб, учителя, конечно же, будут рады детям с такой тягой к учебе.

— Я тоже надеюсь на это, миссис, — ответил Барни, — но купите этим ребятам готовые брюки. Причем купите их в Чикаго.

* * *

Молли, согласившаяся приглядеть за нашими младшими, напутствовала нас не бояться большого города. Поэтому на следующий день, взяв с собой Томаса в качестве гида, мы отправились в Чикаго.

— Мистер Хаф сказал, что я могу взять отгул, чтобы помочь своим маме и тете, — объяснил он.

На нем были сюртук и брюки, принадлежавшие когда-то одному из сыновей мистера Хафа, — подарок от жены босса.

— Она говорит, что я очаровательный, мама, — рассказывал нам Томас.

Он познакомился с ней, когда принимал поручения.

— Я уже знаю весь город, — хвастался он.

Стояла первая неделя декабря, и холодный ветер хлестал нас немилосердно. Джеймси и Дэниел плелись за мной, закрывая лица моими юбками. До Чикаго было добрых четыре мили, но Томас сократил это расстояние, срезая путь через участки прерии с высокой травой с высушенными до хрупкости стебельками. Затем мы свернули на широкую дорогу, где замерзшая колея в грязи была прихвачена льдом.

— Нам повезло, — рассуждал Томас. — Когда грязь мягкая, она доходит мне аж до щиколоток.

А потом как-то сразу мы оказались в Чикаго, который разом обрушился на нас.

— Уобаш-стрит, — сказал Томас. — Центр Чикаго.

Полная сумятица и неразбериха.

Толпы людей, в основном мужчины, сталкивались друг с другом на узких тротуарах, на несколько дюймов возвышавшихся над дорогами, забитыми лошадьми, повозками и каретами всех мастей и разновидностей. Споткнешься — и тебя раздавят. Одна улица оживленнее другой. Томас сыпал названиями: Стейт-стрит, Лейк-стрит, Мичиган-авеню. Некоторые были названы в честь американских президентов, говорил он, — Вашингтона, Джексона, Адамса.

— А это Дирборн — в честь форта Дирборн, откуда начинался Чикаго, — продолжал он.

Барни Макгурк рассказывал нам, что этим фортом командовали ирландцы, когда тридцать лет назад его уничтожили индейцы. Для Ирландии это не срок, но для Чикаго — целая вечность.

Навозный смрад здесь смешивался с запахом дыма, поднимавшегося из целого леса печных труб. Шум стоял невероятный. Кучера орали на толпы пешеходов, пытавшихся перебежать улицу перед ними, а затем хлестали своих лошадей — бац! Скрип колес, вопли негодования… Когда мы проходили мимо строительных площадок, между которыми могло быть всего несколько шагов, оттуда доносилось постоянное «бум», «бум». Казалось, что, начав строить город утром, они собирались к вечеру закончить.