Залив Голуэй - Мэри Пэт Келли (2009)

За стеклом большой витрины были разложены музыкальные инструменты: скрипки, трубы, концертины, флейты и прочее, а в углу стояла волынка. У нее был мешок, который нужно надувать ртом, а не локтевыми мехами, как у ирландской волынки, вроде той, что была похоронена вместе с Майклом в Нокнукурухе. Но все же…

— Мама! — восторженно сказал он. — Волынка. Не такая, как у нас, но все-таки волынка.

— Я вижу, Джеймси.

— Когда папа играл на волынке, он давал мне закрывать своими пальцами дырочки. Помнишь, как он учил меня играть на дудочке?

— Помню, — ответила я.

Джеймси потащил меня ко входу.

— Джеймси, в этом магазине мы не сможем ничего купить.

— Только посмотрим, мама, пожалуйста!

— Пожалуйста, разрешите ему, тетя Онора, — попросил Дэниел.

Томас и Майра стояли у дверей «Мануфактуры Крокера» и, скрестив руки на груди, раздраженно и нетерпеливо притопывали ногами. Они были до того похожи, что я рассмеялась.

— Ну хорошо, Джеймси. На пять минут. Майра, — окликнула я сестру, — пойдем с нами.

Она сначала замотала головой, но затем все-таки пошла. А Томас ушел к Крокеру.

В музыкальном магазине было тепло — комнату грела пузатая печка, а тусклое освещение обеспечивали две керосиновые лампы, стоявшие на прилавке. К нам вышел невысокий опрятный мужчина.

— Guten Morgen, — сказал по-немецки. Этот человек сохранил свой язык. — Чем могу помочь? — спросил он.

— Мы просто хотим посмотреть, — объяснила я.

Он улыбнулся мальчикам:

— Играете на чем-нибудь?

— Немного, — отозвался Джеймси. — Я учился у своего папы. Он волынщик.

— Значит, вы шотландцы?

— Ну уж нет, — фыркнула Майра.

— Мы из Ирландии, — сказала я.

— Ну конечно! Я должен был и сам догадаться! Моя жена ирландка. Нас, немцев и ирландцев, в Чикаго больше всего! — воскликнул он.

— Так давайте объединимся вместе против янки, — сходу предложила Майра.

Он смутился:

— Я не понимаю. Мой английский совсем поверхностный. Вы меня поняли?

Мы кивнули.

— Со мной разговаривает моя жена. Вам, ирландцам, везет — вы по-английски говорите.

— У нас и без этого есть свой идеальный язык, — возразила я. — Я бы предпочла, чтобы англичане забрали свой язык, а нам оставили возможность управлять своей страной.

— Я знаком с вашей историей и немного знаю про ваш язык, — сказал он. — Я раньше был профессором Тюбингенского университета. Меня зовут Эдвард Ланг.

— Профессор? И вы все же уехали? — недоверчиво спросила Майра.

— У вас тоже пропала картошка? — предположил Джеймси.

— Меня привела в Чикаго не картошка, а политика, — ответил тот.

— Сочувствую вашим бедам, сэр, — сказала я.

— Ну, зато вы прикупили славный магазинчик, — вставила Майра.

— О, я тут всего лишь клерк, не хозяин. Хотя действительно люблю работать с музыкальными инструментами и вообще с музыкой.

— Мы уже пойдем, — сказала я. — Спасибо, что уделили нам время.

— А своей жене скажите, что две женщины из Голуэя передают ей привет, — добавила Майра.

Джеймси пропал. Я нашла его в дальнем конце магазина, где он разглядывал трубы и скрипки на полках.

Профессор подошел к нам.

— Возможно, здесь найдется инструмент для…

— Пойдем уже, Джеймси, — перебила я, а потом продолжила, обращаясь уже к профессору: — Нет, правда, нам пора. Мы должны еще купить ему одежду для школы.

— Момент, момент, — вдруг заторопился немец и скрылся за занавеской.

— Томас ждет, — сказала Майра. — Мы должны идти.

Профессор вернулся с длинным узким футляром в руках.

— Вот.

Открыв коробку, он извлек оттуда тонкую дудочку.

— Ох, мама! — воскликнул Джеймси. — Мама, мамочка, можно я возьму это? Пожалуйста!

— Джеймси, a stór, мы не можем. Мы…

— Я попрошу у вас за это всего десять центов, — вмешался профессор Ланг.

Джеймси умоляюще взглянул на меня.