Игра в имитацию - Эндрю Ходжес (2015)

…Мы полностью отказались от возложенной на нас персональной ответственности соблюдать общие правила. Мы требовали права рассматривать каждый случай по отдельности, основываясь на благоразумности и опыте, чтобы благополучно решить его исход. Такое решение было важно для нашей веры, за которую мы яростно и настойчиво держались, и остальной мир видел в этом опасность. Мы полностью отказались от общепринятых правил нравственности и расхожих мнений. Другими словами мы были имморалистами в строгом смысле этого слова. Последствия разоблачения, разумеется, должны были расцениваться по достоинству. Но мы не признавали никаких нравственных обязательств, нам не требовалось никакого официального одобрения, мы не стремились соответствовать или повиноваться системе…

Английскому романисту Э. М. Форстеру удалось в более осторожных выражениях, но вместе с тем содержательно описать настойчивое требование поставить индивидуальные отношения выше любого вида установленной практики. В 1927 году профессор истории Кингз-Колледжа и первый защитник «Лиги Наций» Лоус Дикинсон писал в своей автобиографии:

Мне не доводилось видеть ничего более прекрасного, чем Кембридж в это время года. Вместе с тем, Кембридж представлял из себя прекрасную тихую заводь. В то время основное течение представляли Джикс, Черчилль, коммунисты, фашисты, политики и это ужасное нечто под названием «Империя», которой все, кажется, готовы были принести в жертву всю свою жизнь, всю красоту, все, что действительно важно, и потому возникал вопрос — а имеет ли это вообще какую-нибудь значимость? Ведь все это лишь двигатель власти.

Они обсуждали идею совершенной власти, суть заключалась именно в этом. Даже такой экономический деятель, как Кейнс, вовлеченный в государственные дела, не мог избежать этих разговоров, поскольку верил, если решить мелкие проблемы, люди начнут задумываться о более серьезных. Подобная позиция была далека от культа чувства долга, из-за которого в структуре власти достоинством считалось оправдывать ожидания других. И в этом Кингз-Колледж разительно отличался от Шерборнской школы.

Отчасти дело было и в отношении Кингз-Колледжа к студенческой жизни, в которой игры, приемы и сплетни играли значительную роль, поскольку предполагалось, что несмотря на всю свою ученость люди должны продолжать находить удовольствие в простых вещах. И хотя Кингз-Колледж постепенно терял связь с Итоном, среди профессорского состава находились те, кто прикладывали определенные усилия, направленные на поощрение студентов, закончивших обычную школу, и помогали им чувствовать себя, как дома. В таком маленьком колледже, где каждый год обучались лишь шестьдесят молодых людей, огромное значение придавалось к свободному общению профессоров и студентов. В этом отношении ни один колледж не мог сравниться с Кингз-Колледжем, и Алан Тьюринг постепенно осознавал то, что по счастливой случайности он попал в поистине уникальную среду, в которой он мог себя проявить, как и в любой другой. Это подтверждало и то, что он знал раньше, а именно, что ему необходимо наконец задуматься о себе. Но по ряду причин его положение нельзя было назвать прекрасным, и Алан все еще переживал удар судьбы. В Тринити-Колледже он бы испытывал еще более глубокое чувство одиночества. «Тринити-Колледж также унаследовал независимость в этическом плане, но там не поощрялись случаи близких отношений, как в Кингз-Колледже».

В 1933 году идеи, которые давно волновали в Кингз-Колледже, вышли на поверхность. И Алан разделял эту сферу инакомыслия:

26 мая 1933 года

Дорогая мама,

Спасибо за носки и все остальное… Подумываю отправиться в Россию на некоторое время во время каникул, но никак не могу решиться.