– Узел еще больше затянулся, и мы сейчас как никогда далеки друг от друга. Итак, я старый дурак… Чудовище… И что там еще?

Я искала тряпку вытереть стол.

– Так что же еще?!

Я посмотрела ему прямо в глаза.

– Послушайте, Пьер, я много лет прожила с человеком, который ни на что не годился, потому что отец никогда не был ему настоящей опорой. Когда мы познакомились, Адриан вообще ни на что не мог решиться, так боялся вас разочаровать. А если он и брался за что-то, то это меня угнетало, потому что делал он это не ради себя, а для вас. Чтобы вас удивить или насолить вам. Спровоцировать или доставить удовольствие. Это было так трогательно. Мне было всего двадцать, и я пожертвовала ради него своей жизнью. Чтобы слушать его и гладить по голове, когда он не выдерживал. Я ни о чем не жалею, тогда я просто не могла поступать иначе. Я просто заболевала из-за того, что такой парень, как Адриан, занимается самоуничижением… Мы ночи напролет пытались разобраться, анализировали обстоятельства. Я тормошила его. Тысячу раз повторяла, что его история совершенно банальна! Мы принимали правильные решения и не следовали им, находили новые, и в конце концов я оставила учебу, чтобы он мог продолжить свою. Засучила рукава и три года подряд доставляла его на факультет, прежде чем отправиться на работу в подвалы Лувра. У нас был уговор: я не жалуюсь, а он больше не говорит мне о вас. Я не ставлю это себе в заслугу. Я никогда не говорила Адриану, что он лучше всех на свете. Я просто любила его. Лю-би-ла. Понимаете, о чем я?

– …

– Теперь вы понимаете, почему мне сегодня так хреново?

Я вытерла тряпкой стол, огибая его руки, лежащие на нем.

– Он поверил в себя, блудный сын изменился. Он стал вести себя по-взрослому, и вот он уже меняет старую кожу на новую под растроганным взглядом грозного папочки. Согласитесь, неприятно?

– …

– Вам нечего ответить?

– Нет. Я иду спать.

Я включила посудомоечную машину.

– Вот именно, спокойной ночи.

* * *

Я кусала губы.

О многом, очень неприятном для меня я так и не сказала.

Я взяла стакан и села на диван. Сняла туфли и прилегла на подушки. Встала, чтобы взять бутылку на столе. Поворошила дрова в камине, погасила свет и снова зарылась в подушки.

Я жалела, что так и не смогла напиться.

Я жалела, что приехала сюда.

Я жалела… Жалела об очень многом…

Об очень многом…

Я положила голову на подлокотник и закрыла глаза.

*****

– Ты спишь?

– Нет.

Он налил себе выпить и сел в кресло рядом со мной.

На улице по-прежнему завывал ветер. Мы сидели в темноте. И смотрели на огонь.

Время от времени один из нас отпивал глоток из своего стакана, другой делал то же самое.

Нам не было ни плохо, ни хорошо. Мы устали.

Потом он наконец заговорил:

– Знаешь, я бы не стал тем, кем стал – по твоим словам, – будь у меня побольше мужества…

– Что вы хотите этим сказать?

Я тут же пожалела, что откликнулась. Мне совсем не хотелось обсуждать все это дерьмо. Я хотела, чтобы меня оставили в покое.

– Всегда говорят о горе брошенных… А ты когда-нибудь думала, о тех, кто уходит?

«Господи ты Боже мой! – ужаснулась я. – И чем еще этот псих собирается забивать мне голову?»

Я поискала взглядом туфли.

– Завтра, Пьер… Мы вернемся к этому разговору завтра, а сейчас… С меня довольно.

– Ведь те, кто приносит несчастье, тоже страдают… Тех, кого бросают, все жалеют, утешают, но как быть с теми, кто уходит?

– Так им еще чего-то не хватает?! – разозлилась я. – Может быть, лаврового венка? Моральной поддержки?

Он меня не слушал.