Жар предательства - Дуглас Кеннеди (2015)

Занятие проходило в маленькой гостиной нашего полулюкса. Мы с Сорайей сидели на диване; учебники французского языка, что она купила, были разложены на журнальном столике. Пол работал на балконе, прячась от солнца, которое в половине шестого вечера все еще нещадно палило, под зонтиком и своей широкополой шляпой. Когда Сорайя постучала в дверь нашего номера, он вышел с ней поздороваться. Я видела, что от ее внимания не укрылись ни его долговязость, ни длинные седые волосы, ни разница в возрасте между нами. На нее также произвели впечатление (отметила я про себя) его беглый французский и рисунки, которые я расставила по комнате.

– Это все работы вашего мужа?

– Нравится?

– На них очень точно изображена Эс-Сувейра.

– По крайней мере, крыши Эс-Сувейры.

– А улицы он тоже будет рисовать?

– Это у него надо спросить.

– Быть замужем за таким талантом… Ваши дети…

– У нас нет детей.

Теперь Сорайя смутилась так, что сквозь землю готова была провалиться.

– Пока нет, – быстро добавила я.

В ее лице отразилось несказанное облегчение.

– Извините, – промолвила она. – Мое любопытство непростительно.

– Это вряд ли можно назвать любопытством.

– Мой вопрос был неуместен. Хотя я знаю, что на Западе супругам не обязательно заводить детей.

– И то верно. Мой первый муж детей не хотел.

– Поэтому вы от него ушли?

– И поэтому тоже.

– Понятно…

– Но Пол очень хочет, чтобы у нас были дети.

Сорайя, казалось, обрадовалась.

– А раньше детей у него не было? – спросила она и тут же добавила: – Или это тоже неуместный вопрос?

– Да нет, вовсе нет, – успокоила я ее.

– В Марокко люди женятся прежде всего для того, чтобы завести детей.

– И ты так считаешь?

Сорайя поразмыслила с минуту.

– Как я «считаю» и как на самом деле… это две разные вещи.

В первые десять дней занятий с Сорайей наши диалоги, не касающиеся французской грамматики, превращались в интригующие партии в словесный пинг-понг, в ходе которых ее врожденная осторожность и воспитанная культурной средой сдержанность зачастую вытеснялись крайним любопытством, причем ее интересовали не только факты моей биографии, но и как вообще женщина вроде меня живет в современной Америке. Между нами быстро установились доверительные отношения, хотя лишь только во вторую неделю занятий Сорайя стала приоткрывать завесу своей личной жизни. Очень скоро я поняла, что пребывание во Франции полностью изменило ее сознание и что она не горела желанием вернуться в Марокко.

– Значит, учась в университете, вы жили в самом кампусе? – удивилась Сорайя, когда я поведала ей, что уехала из дому получать образование в Университете штата Миннесоты.

– А разве во Франции или здесь как-то иначе? – спросила я.

– В Марокко, если едешь учиться в другой город, родители договариваются, чтобы ты жила у родственников.

– А когда ты училась в Лионе?

Сорайя плотно сжала губы.

– В Лион мне разрешили поехать только потому, что там живет мой дядя по отцовской линии, Мустафа. Они с женой уже тридцать лет там обитают. У него свое такси, он неплохо зарабатывает; она преподает в лицее. Так что они оба в какой-то степени вполне ассимилировались. Во всем, что не касается их обязанностей опекунов по отношению к своей племяннице из Эс-Сувейры. Весь год, что я у них жила, мы вели противоборство. Особенно когда они узнали, что я хожу на занятия не в хиджабе и даже переодеваюсь дома у одной из подруг. А о том, чтобы задерживаться допоздна, что, собственно, и стало происходить, когда в моей жизни появился Фабьен…

– Кто такой Фабьен? – спросила я. Но в это самое мгновение с балкона вышел Пол, направлявшийся в ванную, и наш откровенный разговор оборвался.