Титус один - Мервин Пик (1959)

Покрытый верблюжьим волосом пол; укрытые гобеленами стены; туалетный столик; зеркало. Столик был вырезан из единой глыбы гранита. На поверхности глыбы лежали, как и всегда, туалетные принадлежности Гепары.

Черная гранитная столешница была безупречно гладкой, но волновала ладонь неровностями, она, казалось, то вспучивалась, то покрывалась вмятинками, и отражения разного рода орудий были остры в ней, как сами орудия, и неизменно изгибисты. При всем обилии туалетных приборов, разноцветные эти предметы занимали лишь малую часть столешницы. Справа и слева от них растекался адамантовый, роскошно волнистый гранит.

Впрочем, Гепара, сидевшая, выпрямившись, за столиком в кресле верблюжьей шерсти, была нынче не в том настроении, чтобы водить по граниту ладонями в безмолвном, чувственном упоении. Что-то случилось с ней. Что-то такое, чего никогда еще не случалось. Впервые за всю свою жизнь она ощутила себя ненужной. Титус Гроан показал, что способен обойтись без нее.

В глуби ее маленького, тонкого, по-военному прямого тела клубились, переплетаясь, змеи. За пустотой безжизненных, по видимости, глаз таился целый мир остервенелых кошмаров, ибо Гепара сообразила вдруг, что ненавидит Титуса. Ненавидит его независимость. Ненавидит то, что присутствует в нем и отсутствует в ней. Она подняла остекленевшие глаза к небу за зеркалом. Там плыли маленькие облачка, и глаза ее наконец прояснились, и веки укрыли их.

Мысли Гепары начали осыпаться, точно чешуйки, и, в конце концов, в голове ее воцарилась полная пустота, ибо темные помыслы девушки обладали ужасной силой и сохранить их навсегда означало бы поддаться безумию.

За зеркалом возвышалась, пронзая небо, гордость отца. Новейшая из его фабрик. Над одной трубой спиралью возносился дымок.

Сколь ни застыла Гепара в своей муке, все средства, коими располагала она, были приведены в боевой порядок. Целое войско причудливых приспособлений, разноцветные, будто радуга, сверкающие, точно сталь или воск, орудия красоты, резные алебастровые сосуды с притираниями, краска для век, нард.

Благоухание ониксовых и порфировых чашечек… оливковое, миндальное, кунжутное масла. Ароматические пудры, только для нее одной истолченные; роза, миндаль, айва. Губная помада, пряности, камеди. Карандаши для бровей и цветные – для век; тушь для ресниц, кисточки для пудры. Пинцеты для бровей, щипчики для завивки ресниц. Бумажные салфетки, салфетки креповые и несколько маленьких губок. У всего имелось собственное место перед бесподобным зеркалом.

Заслышалось какое-то бормотание. Поначалу едва различимое, оно не позволяло понять ни слова, ни даже узнать ее голос. Если бы в гардеробной Гепара была не одна, никто бы и не подумал, что подобные звуки могут срываться со столь хорошеньких уст. Но они становились все громче, громче, и наконец, Гепара ударила по граниту стола кулачками и закричала:

– Скотина, скотина, скотина! Убирайся назад в свое грязное логово! Убирайся в свой Горменгаст! – и, вскочив, промахнула рукой по граниту, и все, что было на нем так красиво расставлено, полетело, кружась, по воздуху, и разбилось, и растеклось, потраченное напрасно, по белым верблюжьим шкурам и тусклой красноте гобеленов.

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

Из горечи, ставшей такой же частью ее существа, как аллергия, поднималось на поверхность сознания нечто, допускающее уподобление морскому чудовищу, которое всплывает из океанских глубин, чешуйчатое, омерзительное. Поначалу Гепара не замечала, не ощущала его нарождения, но с ходом дней неясные помыслы приобретали все более резкие очертания. А после их сменяло что-то еще более резкое, пока Гепара не уяснила: ей нужно понять не только как нанести удар, но и когда его нанести. И наконец, через две недели после ссоры с Титусом, она обнаружила, что деятельно обдумывает уничтожение юноши, что к этой цели устремлено все ее существо.