Титус один - Мервин Пик (1959)

– Те, кто выслеживает меня. Пора уходить.

Гепара вгляделась в него.

– Пока еще нет, – сказала она.

– Немедленно, – откликнулся Титус.

– Никак нельзя, – возразила Гепара. – Все уже подготовлено.

Тень листвы трепетала на ее щеках. Глаза казались огромными; они впивались в Титуса, словно с одной-единственной целью… поглотить его, слишком доверчивого… отправить туда, где с измокших папоротников падают капли… все дальше и дальше, вниз, вниз, в вечные льды. Она ненавидела его, потому что любить не могла. Титус был недостижим. И любовь его пребывала где-то еще – там, где благоденствует пыль.

Гепара прикусила прелестные губки. Злоба, подобно опухоли, набухала в ее голове. Сердце теснила тоска, ибо никакая страстность в состав ее натуры не входила. Даже сейчас, глядя на Титуса, она различала в его глазах похоть, похоть тупого самца, способную обесценить все.

Титус вдруг наклонился и поймал ее нижнюю губу в свои.

– Ты почти бестелесна, – сказал он, – если не считать той малости, которую ты зовешь своим телом. Я ухожу.

И он, отклоняясь, провел языком по шее Гепары и сжал левой ладонью ее совершенные маленькие груди.

– Ухожу, – прошептал он. – Навсегда.

– Ты не можешь уйти, – сказала Гепара. – Все подготовлено… для тебя.

– Для меня? Что это значит? Все подготовлено к чему?

– Убери руку. – Произнося это, Гепара отвернулась, чтобы Титус не смог заметить выражения, скользнувшего по ее лицу. Смертоносного выражения.

– Они все будут там, – сказала Гепара.

– Кто, господи-боже?

– Твои друзья. Твои прежние друзья.

– Кто же? Кто? Какие прежние друзья?

– Нельзя же выбалтывать все раньше времени, верно? – Что-то отвратительное было в том, как она выговорила эту бойкую, детскую фразу – все тем же манерно медлительным тоном. – Но это все ради тебя.

– Да что за это? Черт побери!

– Я скажу, – ответила Гепара, – и у тебя не останется выбора. Всего лишь одна ночь, и ждать ее осталось недолго. Ночь в твою честь. Прощальный прием. Праздник. Который ты будешь помнить до конца твоих дней.

– Мне не нужен праздник, – сказал Титус. – Мне нужно…

– Я знаю, – сказала Гепара. – Я, правда, знаю. Тебе не терпится забыть обо мне. Забыть, что я нашла тебя, лишившимся всего, и выходила, вернув тебе здоровье. Ты это уже забыл. И чем ты мне отплатил – только тем, что отвратительно вел себя с моими друзьями. Теперь ты окреп и хочешь исчезнуть. Но есть одно, чего ты забыть не вправе, и это – как я боготворила тебя.

– Избавь меня от этой чуши, – сказал Титус.

– Да, дорогой мой, боготворила.

– Меня уже мутит.

– И правильно. Меня тоже мутит. До глубины души. Но что я могу поделать? Что? Если любовь моя безнадежна?

С отвращением к тому, что ей приходилось произносить, смешивалась толика правды, которой, при всей ее малости, довольно было, чтобы заставить руки Гепары затрепетать подобно крыльям колибри.

– Ты не вправе покинуть меня, Титус. Не сейчас, когда все уже подготовлено. Когда мы сможем смеяться и петь, танцевать и пить, и сходить с ума от того, что принесет нам эта ночь.

– Зачем?

– Затем, что эта глава завершается. Так пусть конец ее будет прекрасен. Пусть она завершится не точкой, неподвижной, как смерть, но восклицательным знаком…

– Или вопросительным? – сказал Титус.

– Нет. Со всеми вопросами кончено. На будущее остались лишь факты. Убогие, резкие, скудные факты, схожие с обломками кости, – и мы, пережившие бурю страстей. Я знаю, тебе не по силам сносить все это и дальше. Дом моего отца. То, как мы живем. Но удели мне одну, последнюю ночь, Титус, ночь, проведенную не в какой-нибудь темной беседке, где часами исполняются ритуалы любви, но в блестящих вымыслах, ночь, в которую наши «я» обнажатся, а ум каждого вспыхнет огнем.

Титус, ни разу не слышавший, чтобы Гепара произнесла так много слов за такое короткое время, вглядывался в нее.