Затаив дыхание - Дин Кунц (2009)

Каким бы странным и ужасающим ни было это событие, пусть оно сокрушило все его органы чувств и подавило умственные процессы, Лиддон мгновенно понял, что, как и почему все это происходит. Он также знал, что эта всесокрушающая сила, давящая со всех сторон, не позволяющая ни шевельнуться, ни вздохнуть, мгновенно уйдет, если он перестанет сопротивляться, но Лиддон сопротивлялся.

И потому случившееся, казалось, растянулось на часы. Но когда он открыл рот в беззвучном крике самоутверждения и отказа сдаться, когда так крепко сжал пальцы в кулаки, что ногти вонзились в ладони, а костяшки едва не прорвали кожу, Лиддон знал, что на самом деле прошло лишь несколько секунд, максимум шестая часть минуты.

Все закончилось так же резко, как началось. И если в начальный момент Лиддон попытался податься назад, то в конечный — рванулся вперед, и на этот раз ничто его не задерживало. Ни поднимающийся туман, ни окружающие тени не предлагали надежного убежища, ни деревья, ни папоротники, и тропа вела только в одну сторону — не назад, к Руди Нимсу, а вперед. Пошатываясь, Лиддон преодолел последние сто ярдов тропы, вышел на дорогу, которую использовали по большей части только сотрудники лесоохранной службы и главным образом в случаях пожаров.

В арендованном автомобиле он запер все дверцы, бросил конверт из плотной коричневой бумаги на пассажирское кресло, посидел, хватая ртом воздух, дрожа всем телом.

Он опустил щиток, чтобы взглянуть в зеркало на обратной стороне. Ожидал увидеть сожженное или иным способом изуродованное лицо, но произошедшее никоим образом на нем не отразилось. А вглядевшись в отражение глаз, Лиддон тут же отвел взгляд.

И только когда его сердце чуть замедлило бег, а страх частично ушел, Лиддон понял, что лишился одной туфли и, соответственно, галоши. Но никакая дорогая итальянская обувь не стоила так дорого, чтобы заставить его вернуться в лес.

Его серые слаксы «Эрменджильдо Зенья» превратились в какую-то бесформенную мятую тряпку, нить, прошивавшая ремень «Марк Кросс», порвалась, язычок пряжки погнулся.

Рубашка «Джеффри Бин», промокшая от пота, тоже вся смялась, порвалась под мышками, вылезла из-под ремня.

Из свитера «Армани» в десятках мест торчали нитки, черный кожаный пиджак «Эндрю Марк» вонял так, словно кожа начала гнить.

Сверившись с часами «Патек Филипп», Лиддон увидел, что часовая и минутная стрелки показывают точное время, а секундная плавно обегает циферблат. Но часы утверждали, что день этот — четверг, а не понедельник, и не в сентябре, а в декабре.

По прошествии какого-то времени Лиддон завел двигатель и включил обогреватель, потому что холод пробрал его до костей.

Но тронуть автомобиль с места еще не мог.

Он не смотрел на лес. Там его ничего не интересовало. Ничего не могло заинтересовать. Он не собирался возвращаться в эти леса. Он вообще дал зарок никогда больше не входить в лес, где бы то ни было.

Он не мог заставить себя посмотреть на что-либо за окнами автомобиля. Не мог заставить себя посмотреть даже на окна.

Это произошло. Лиддон никогда бы не забыл, что это произошло, но никому не собирался рассказывать о происшедшем. Что бы он от этого выгадал?

Он открыл конверт, который вернул ему Руди Нимс, достал фотографии. Дом и участок его не интересовали. Он нашел фотографии Кирстен и трехлетнего Бенни. Жены и сына. Женщины и мальчика. Одной и второго. Неведомых и непостижимых.

Убрал фотографии в конверт.

Позже, когда ушла дрожь, Лиддон развернулся на узкой дороге и направился к выезду из леса.

ГЛАВА 42

В 6:35 по горному времени[31] доктор Элеонора Фортни позвонила из Массачусетса, разбудив Камми Райверс. Она села, сняла трубку.

Элеонора обожала поговорить о пустяках, но на этот раз сразу перешла к делу.

— Зная тебя, зная, какая ты ответственная, я понимаю, что это не шутка. Не монтаж.

— Нет. Они настоящие, Элеонора. Они…