Песня кукушки - Фрэнсис Хардинг (2014)

Девочки застыли и невольно переглянулись – скорее как заговорщики, чем противники. Если ссоры не было, ни у кого из них не будет проблем. С другой стороны, если одна из них начнет оправдываться, второй придется оправдываться еще сильнее и громче. Кто больше потеряет от потока обвинений?

Трисс только что была на грани того, чтобы позвать родителей, передать им слова Пен и рассказать о недозволенном звонке. Но сейчас мужество оставило ее. Несмотря на ярость, в глубине души она чувствовала страх и подозрение, что Пен действительно знает о ней что-то ужасное, что-то, чего не стоит знать родителям.

– Нет, – мрачно ответила Пен, – мы не ссоримся. Я просто… говорила Трисс кое-что, что ей надо сделать. Громко.

– Правда? – Мать подняла брови.

– Да. Видишь ли… – Взгляд Пен украдкой скользнул по лицу Трисс. – Трисс принесла мне обед, и я сказала ей, что не голодна. А она… да, так что я попросила ее съесть мою еду. И она съела.

Мать вопросительно посмотрела на Трисс. Рот Трисс пересох. Пен могла обвинить ее в краже обеда. Но без всякой очевидной причины сестра сняла ее с крючка.

Чувствуя себя так, будто ей в глаз ткнули оливковую ветвь[4], Трисс медленно кивнула, подтверждая слова Пен.

– О Трисс! – В словах ее матери прозвучало беспокойство.

– Понимаешь, она все время голодна, – продолжила Пен, хмуро глядя на свои поцарапанные туфли. – На самом деле голодна. Я говорю это, потому что она должна была сама тебе сказать, вдруг это значит, что она еще больна. Но она просто не хотела тебя беспокоить.

– Трисс! Милая! – Мать опустилась перед ней на колени и крепко обняла ее. – Тебе следовало мне сказать! Ты всегда можешь говорить мне обо всем, что тебя беспокоит, бедный лягушонок!

– Мама, – тихо-тихо спросила Пен, – с Трисс все будет хорошо? – Она наморщила лоб и слегка скривила рот с таким видом, словно она совсем малышка, боящаяся темноты. – Она все еще больна? Я так сильно испугалась вчера вечером… Когда увидела ее в саду… Она так странно себя вела.

Кровь Трисс застыла в жилах. «Маленькая гадюка! Вчера ночью она видела меня под яблоней. Должно быть, смотрела в окно». Мать снова посмотрела на Трисс, но в ее взгляде не было ни обвинения, ни подозрения, только намек на растерянную улыбку.

– В саду?

– Понятия не имею, о чем она говорит. – Трисс удивилась, как ей удалось произнести эти слова таким ровным убедительным голосом с легкой ноткой удивления.

– Да, это самое страшное, – пробормотала Пен. Она протянула руку и провела пальцем по складке материнской юбки, словно в поисках утешения. – Я и правда сомневаюсь, что Трисс что-то помнит. Но я ее видела, и она долго ползала в грязи среди гнилых яблок. Наверняка ее ночная рубашка испачкалась…

– Трисс, дорогая… – Голос матери был очень мягким, и с упавшим сердцем Трисс поняла, о чем ее сейчас попросят. – Ты не могла бы принести свою ночную рубашку? Будь умницей.

Вернувшись в комнату, Трисс попыталась ногтями отскрести грязь и пятна травы, но безуспешно. Другой ночнушки у нее не было. Ее шея и лицо горели, когда она принесла испачканную скомканную тряпку матери, та развернула ее и начала молча рассматривать. На краткий миг Трисс поймала тяжелый, оценивающий взгляд Пен. Весь разговор был ловушкой. Трисс могла только беспомощно наблюдать, как перед ней разверзается яма.

– Пен звонила по телефону отца. – Слова падали изо рта Трисс, как камни, холодные и горькие на вкус.

– Нет! – На лице Пен изобразилось чистосердечное непонимание, такое правдоподобное, что Трисс почти ей поверила. – Мама, почему Трисс так говорит?

– Она лжет! – запротестовала Трисс. – Она вечно лжет! – Однако в первый раз она увидела, как качели настроения ее матери поколебались и угрожающе наклонились в другую сторону.