Обитель - Захар Прилепин (2014)

Хотя… дружок начнёт спрашивать, за что посадили, — лучше не надо этого разговора.

«Тогда иначе, — мечтал Артём, — познакомлюсь с девушкой… Юной, в юбке, с колечком на мизинце. „Как ты жил?“ — спросит она, гладя его отросшие уже волосы…»

«Многое было… Соловки были… Не спрашивай лучше…» — так Артём отвечал бы уставшим голосом, полузакрыв глаза.

Он поймал себя на том, что и сам сейчас лежит, глаза полузакрыв, и весь разнеженный, как будто ледяного пива попил на жаре.

Сел, засмеялся вслух над собой.

Встряхнул себя вопросом:

— А как же Галя? Какая ещё девушка с колечком — когда Галя? Может, вернёмся с ней, начнём жить? А что? Родим детей. Они вырастут. «Папа и мама, — спросят однажды, — вы где познакомились?» — «А в тюрьме. Папа убил вашего дедушку и сел в тюрьму. А мама хотела посадить папу в карцер и тоже убить. Но потом раздумала и, вызвав его в свой кабинет, сказала „…Да где ж там у тебя?..“ Как вам, дети, такая история?»

Артём снова засмеялся.

В дверь стучали. Это было совсем весело и очень много-обещающе.

«Открывай, сирота, — велел себе, — …без креста и без хвоста!»

* * *

Артём заметил, что про Эйхманиса она могла говорить в любую минуту и с любого места — едва его разговор касался, — но даже если и не касался — тоже.

Он мог выглянуть из-за всякого события, словно мир был полон его отражениями и отчётливыми следами.

— …Он забыл про тебя уже, — говорила Галя, глядя в потолок, вроде бы успокаивая Артёма, но на самом деле в её словах слышалось некоторое пренебрежение: кто ты такой, чтоб тебя Фёдор помнил, — …для него не имеет значения: заключённый, нет. Не потому что он вас считает за людей — он никого не считает за людей. Поэтому он иногда кажется человечным — потому что ему всё равно. Здесь одни лагерники работают везде, он с ними и общается — а с кем же ещё? Ты думаешь, ты один такой — ой, тебя Эйхманис позвал к себе. Наверняка ведь так думал? Да ему просто скучно с этими красноармейскими скотами — а большинство из них скоты. Если завтра всех красноармейцев посадили бы, а его бы назначили их перевоспитывать — в нём бы ничего не дрогнуло. Почему? Потому что Эйхманис куда больший скот, чем все вы, вместе взятые…

«По-моему, ты просто любишь его», — подумал Артём, но смолчал: а какое его дело.

— Если по правде: он ни с кем не хочет разговаривать — ему плевать, — цедила свою трудную и болезненную речь Галя. — Но он видел, как Троцкий вёл себя с людьми, — и хочет быть похожим. Он работал с ним… Мы там и встретились впервые… — эту тему она тут же расхотела продолжать и разом подвела итоги: — Но если ему понадобится тебя расстрелять — он даже не моргнёт глазом. Фёдор убил сотни людей.

Они сегодня ничего не делали друг с другом: Галина пришла какая-то необычная, не стала его целовать — и Артём, естественно, не решился к ней подступиться.

Легла на диван — сразу было видно, что устала, а когда пошла речь про красноармейских скотов и про Троцкого, Артёма как озарило: она же пьяная.

Галя почувствовала, что он догадался.

— Водку будешь? — спросила.

Артём смолчал, глядя на Галину, — она и не ждала ответа.

Всякий раз, уже запомнил он, в её сумке что-то было — без подарков Галя не приходила.

— Откуда такая водка? — удивился он, видя извлечённую бутылку с разноцветной наклейкой: со времён НЭПа не видел ничего подобного, а потом ведь ещё был сухой закон, всё самое вкусное давно допили.

Галя насмешливо посмотрела на Артёма и ответила:

— Хорошая водка всегда в наличии для оперативно-следственных мероприятий.

Артём кивнул, хотя ничего не понял.

— На расстрелы… — пояснила она через минуту, так и не найдя стакана, который высматривала по комнате, поворачиваясь всей головой — как птицы смотрят.

Он сходил за кружкой.

Когда вернулся — Галя уже сидела на диване, чуть раскачиваясь.