Обитель - Захар Прилепин (2014)

Посреди предбанника снова стоял Ткачук — натуристый, с мокрыми кустистыми бровями, зубастый — как будто у него за каждый чужой выбитый зуб вырастало два собственных в его мощном, со здоровенными губами, рту.

Кто-то, всё так же со стороны, подсказал Артёму: речь идёт о Бурцеве, которого надо расстрелять, чтоб его не допросил улетевший в Кемь Ногтев.

Чекисты и командиры полка надзора заранее решили раскрыть и подавить заговор в отсутствие начальника лагеря. И потом обставить всё так, чтоб никто не прознал об имевшихся у Бурцева материалах на большую часть лагерного комсостава.

— Опять сапоги все перемажем, — сказал Ткачук таким тоном, словно ему предлагали сходить сорвать кочан капусты.

— Да ладно, одного-то, — цедил пьяную, но осмысленную речь Горшков. — Заодно чистых девок приведём из женбарака.

Артём сидел возле таза с новой парой сапог, иногда вглядываясь в темноту.

Из темноты вышел Блэк, понюхал воздух и, рыча, убежал.

Артём, не вставая и даже как будто освоившись — а что, сижу и мою сапоги, обычное занятие, — вернул чистую пару в предбанник и прихватил новые два, даже три сапога, уже не заботясь о парности — сами разберутся.

«Бурцева расстреляют одного, — подсказывал кто-то Артёму. — А тебя не расстреляют, потому что ты ни при чём. К тому же Горшков хоть и пьяный, а помнит, как ты копал Эйхманису клады. Поэтому сиди и отмывай сапоги».

Из темноты вышли два человека, волоча за собой рогожу.

Вытирая о себя скользкие, как рыба, руки, Артём узнал Авдея Сивцева и Захара.

Он ожидал, что за ними придёт конвойный, но конвойного не было.

Вид у обоих был дурной, пахнущий смертью. Они походили на помойных собак. Глаза таращились, а лица будто свело от холода.

Они разглядывали Артёма: зачем он здесь, что он делает возле таза, полного крови?

И руки, и штаны, и рубахи, и лбы, и губы, и щёки — всё у них было в земле.

— Зарыли? — раздался голос Ткачука над головой Артёма.

«Их вытащили из карцера, чтоб зарывать трупы», — в очередной раз шепнул кто-то Артёму в самое ухо. Артём чуть дрогнул щекой.

Авдей и Захар поочерёдно мотнули своими искривлёнными лицами. С волос посыпалась подсохшая земля.

— Ну пойдём тогда, — обратился Ткачук к своим, — заодно этого чинарика прикопают. — И он кивнул на мертвеца, лежавшего возле бани.

— За работу, шакал! — кинул он Артёму.

Авдей и Захар раскинули рогожу и, путаясь, потянули труп на неё.

Артём ступил ногой на рогожу, чтоб не задиралась.

— Ну, берём? — спросил Авдей негромко; голос его дрожал.

Переглянувшись, взяли и понесли.

Артёму досталась голова, она болталась из стороны в сторону. Руки Артёма скользили, и он скоро не удержал и выронил… что нёс.

Вытер ладони о себя, перехватился половчей и попробовал снова.

Авдей и Захар уже знали дорогу — они насколько возможно твёрдо шли к Святым воротам.

Вскоре их нагнали чекисты и командиры из полка надзора. Трое из них оделись — шинели хлопали о голенища вымытых сапог. Четвёртый надел только галифе и шёл, до пояса голый, обильно жирный.

Между ними, пошатываясь, брёл Бурцев со связанными за спиной руками. Куда его ранили, понять было нельзя — вся его гимнастёрка спереди была окровавлена, кровь стекла и ниже, поэтому брюки до колен — набрякли, почернели.

Один за другим к их неторопкому ходу присоединились ещё несколько человек из бани, поспешно одевающиеся на ходу, рядовые красноармейцы, неясно откуда взявшиеся, и ещё некто, похоже, из лагерной администрации — он был в гражданском пальто и франтоватой кепке и шёл рядом, заглядывая в лицо Бурцеву, словно ожидая, что тот обратит на него внимание — на этот случай незваный провожатый, видимо, заготовил речь или как минимум обидную фразу.

Один из красноармейцев нёс чадящий факел.

В каменном проходе, к полукруглым, напоминающим формой княжий шлем Святым воротам, факел разгорелся и затрещал.