Обитель - Захар Прилепин (2014)

За ворота Бурцева выводили уже толпой — как самого дорогого гостя в дорогу.

Становилось понятным, сколь сильно его успели здесь возненавидеть.

Бурцев же ничего не замечал, только иногда путал шаг, спотыкался и по-прежнему смотрел в землю, будто под ногами у него расползались путаные письмена, которые он пробовал, без особого тщания, дочитать.

Воздух начал светлеть.

Артём, предощущая рассвет, вдруг различил все предметы явственно и резко. К нему вернулись чувства и онемевший на несколько часов рассудок.

Третьих петухов ждать не приходилось, но эта ночь всё равно должна была закончиться.

«Меня точно не убьют», — впервые за ночь сам, без подсказки, осознал Артём.

Чужая мёртвая голова его больше не пугала. Не пугало ничего. Всё уже случилось. А что ещё случится — того не избежать.

— Эй, ты, — окликнул Бурцева всё тот же чин в гражданской одежде.

Артём был уверен, что Бурцев идёт в полусознании, но нет, он приподнял голову и с силой плюнул в сторону окликавшего.

— Что за баба тут? — раздался вдруг голос Ткачука.

На дороге, встречая идущих, стояла мать Артёма Горяинова.

Она была недвижима и пряма, только концы платка шевелились на ветру.

Артём без удивления узнал её и, остановившись, не мигая, всмотрелся в похудевшее материнское лицо.

Она тоже узнала сына и вглядывалась в него: как поживают глаза на его лице, не тянет ли ноша в его руках, не собрался ли он сам умереть сейчас.

— Не собрался, — сказал Артём шёпотом. — Прости, мать, если удостоимся — увидимся потом.

Она не слышала его, но смотрела ему прямо в губы.

— Ты откуда, баба? — спросил Ткачук.

— Вольнонаёмная, наверно, — сказал Горшков, которому нравилась чувствовать себя трезвым и всё помнящим. — Прачка.

— Пошла вон, дура! — сказал Ткачук и выстрелил из своего маузера над головой женщины.

Она сначала присела, а потом некрасиво побежала прочь.

Горшков, путаясь в кобуре, тоже достал наган и пальнул вверх.

Артём смотрел вниз, на закурчавленную кровью голову, чтоб ничего больше не видеть.

Бурцев переждал всё происходящее, опустив подбородок и закрыв глаза. Время от времени он морщил лоб, словно отгоняя комаров — хотя никаких комаров не было.

Его остановили неподалёку от женбарака, возле дурно присыпанного рва, и сразу начали в него стрелять, с трёх сторон — не выставив строй и не отдавая команд. Каждому хотелось сделать это первым и как можно больнее. Никто не смог сразу насытиться его смертью, поэтому Бурцеву несколько раз выстрелили в лицо, подбежав к самому телу. Лицо распалось на части.

В женбараке снова проснулись и завизжали соловецкие бабы: целую ночь им выпало слушать человеческие казни.

Чекисты тут же, едва отерев пахучий пот, вспомнили, зачем они сюда явились помимо убийства.

Пока Артём, Захар и Сивцев закапывали Бурцева — положив его лицом вниз, чтоб ничего не видеть, чтоб он вообще казался не человеком, а чем-то другим, — из женбарака на прокисший свет вытащили несколько девок.

К лицам подносили отобранный у красноармейца фонарь, чтоб рассмотреть получше.

— Да куда ты эту? — придирчиво ругался Ткачук. — Она ж старуха. Иди спи, чертова кочерга.

Бурцева уже присыпали, когда вернулся Горшков и, спросив: «Тут?» — ещё трижды выстрелил в землю, после чего побежал за бабами с опалёнными бровями и чёлками.

— Простите, Мстислав, — сказал Артём вслух, еле слышно.

Захар даже остановил движение лопаты, чтоб не мешаться и дать людям поговорить.

Когда последним возвращался мимо них красноармеец с факелом, Артём заметил на земле маленький, с пятак, кусок черепа с волосами. Сразу отвернулся. Некоторое время стоял, не дыша.

Могильщики пошли обратно к Святым воротам.

Навстречу им, неровно, словно за ночь стал подслеповат, пробежал Блэк, принюхиваясь к земле.