Обитель - Захар Прилепин (2014)

— Царь и псалмопевец Давид сказал: Бог с Небесе приниче на сыны человеческия, видети, аще есть разумеваяй или взыскаяй Бога? Вси уклонишася, вкупе непотребни быша, несть творяй благое, несть до единого, — продолжил батюшка Зиновий голосом восхитительно молодым и высоким.

— Вот и ныне так, — говорил владычка, — в непотребстве своём все забыли о благих деяниях, направив силы свои на спасение своего живота. Но старания наши тщетны и елей в нашем светильнике убывает. Лишь Господь один может очистить нас от скверны и приобщить нас вечной радости.

Дробный перезвон за стенами не прекращался.

Церковь дрожала, как полный хрупкой посуды поднос, который пьяный служка несёт бегом по склизким каменным полам, а на полах разлиты чьи-то пахучие крови.

Внутри Артёма начала оживать рыба, расцарапывая острыми хвостами слабые кишки, печень, селезёнку — всё кровоточило и саднило, как если бы ему в распахнутый живот высыпали полный совок крошеного стекла.

— Владычка! Батюшка! Помолитесь за нас! — крикнули вперебой несколько человек.

Высоко, как птица, подняв голову и тараща воспалённые глаза, батюшка Зиновий неистово выкрикнул:

— Грех, о котором промолчите на исповеди, так и останется нераскаянным, а значит и непрощенным — и утащит вас в ад! Кайтесь!

Лагерники взревели. Почти все плакали и причитали. Но и за этим воем всё равно слышался колокольчик, ледяным крючком зацепивший каждого — кого за губу, кого за кадык, кого за лопатку, кого за кожу на животе.

— Мы перечислим грехи человеческие, а вы раскаивайтесь и говорите «грешен», — взмахнув рукой с зажатым в ней крестом, велел владычка Иоанн.

— Повторяйте за мною: исповедаю аз многогрешный… Господу Богу и Спасу нашему Иисусу Христу… вся согрешения моя… и вся злая моя дела, яже содеял во все дни жизни моей… яже помыслил даже до сего дня, — звонко продолжал батюшка Зиновий.

В церкви раздались жалобные голоса, спотыкающиеся и путающиеся.

— Прости мя, Отче, согрешил неимением любви к Богу и страха Божия, — диктовал владычка.

— Грешен! — прокричал каждый лагерник.

«Я», — молча отвечал Артём, и рыбы ярились ещё сильнее, пытаясь вырваться наружу из него.

— Согрешил гордостью, в том числе: несмиренностию духа, нежеланием жить по воле Божией, самоволием, самочинием, самомнением, — выкрикивал батюшка Зиновий.

«Я», — снова кивнул Артём, осклабившись.

— Согрешил неисполнением заповедей Божиих.

— Каюсь! — кричали лагерники, не видя и не узнавая друг друга, зато всякий миг слыша бешеный колокольчик.

— Согрешил кумирослужением!

«…А то», — крутясь на своих нарах, словно его всего мылили в сорок злых и мокрых рук, соглашался Артём.

— Согрешил чрезмерным упованием на Божие долготерпение, в том числе попущением себе всяческих грехов! — выкрикивали священники, чьих голосов было уже не различить.

— Грешен! — орали лагерники. — Каюсь!

— Согрешил тщеславием, многоглаголанием, честолюбием!

«Здесь я! Здесь!» — отзывался на всякий грех Артём, не ведая и не желая раскаяния в них.

— Согрешил маловерием, в том числе отсутствием мира Христова в душе!

«В том числе, да! — внутренне хохотал Артём. — В том числе!»

— Грешен! — вскрикивали лагерники с той же страстью, с которой орали «Здра!» начальству.

— …Неблагодарностью к Богу!

— …Дурной печалью и унынием!

— Согрешил нетерпением посылаемых Господом испытаний, в том числе нетерпением скорбей: голода, болезней, холода!

«Мёрзну! — с бесноватой радостью соглашался Артём. — Хочу жрать и мёрзну!»

— Согрешил ненадеянием на спасение… недоверием к милосердию Божию…

«Не верил», — кивал Артём с тем бесстыдным лицом, с которым пьяница ждёт у кабака, что ему нальют.

— …Помыслами и попытками самоубийства…

— Прости мя, Отче! — выкрикнул кто-то. — Пытался удушиться! Верёвкой за шею!

— Согрешил поминанием имени Божия всуе… грязной, матерной бранью…