Обитель - Захар Прилепин (2014)

Быстро осмотрел Артёма, трогая его очень сильными и очень большими пальцами, сразу же заключил со своим характерным акцентом:

— Переломов нет, положить не могу, иначе меня накажут. Но одну ночь отлежаться дам. И поешь, сколько хочешь.

Настроен он был по-доброму и, похоже, говорил правду.

Артёму выдали чьи-то старые сапоги. Накормили в кухне лазарета, одного — на этот раз неспешно и упрямо он съел четыре порции пшёнки, целую гору заплесневелых объедков хлеба — отирая плесень рукавом, и выпил кружек двенадцать кипятка.

Наконец согрелся, но никак не мог довериться этому чувству — и хотя сидел на прогретой кухне в тёплой кофте и в пиджаке, озноб нет-нет да и проползал вдруг то от поясницы к шее, словно кто-то проводил холодным языком по позвонкам, то тем же языком лизали от пупка до подмышки, через левую грудь, а ещё неожиданно начинали мёрзнуть ноги и в паху леденело.

— Пшёнки больше нет, — сказал забежавший на кухню доктор Али. — Мыться пойдёшь?

Артём всмотрелся в его смуглое, губастое лицо — большие белки глаз, мясистые уши — этот человек замечательно умел быть и дурным, и хорошим, и борода была то страшная, то добрая.

Артём поднялся — и его повело вбок.

— Поспать надо, — с несколько деланной заботливостью сказал доктор Али, Артём сразу вспомнил владычкино «Какой я хороший поп!». — Я дам место после душа. Или ещё поешь, а потом спать? Треска осталась.

— Ещё поем, — сказал Артём. После каждого слова рот его слипался, и приходилось делать усилие, чтоб его раскрыть.

…Одежду он снимал с некоторым сожалением и опаской: а ну как оставишь — и унесут? Кофта же.

Придерживаясь за сырые стены, встал под первый же дуршлаг, врубил воду, на него полил почти кипяток — но он, выругавшись, стерпел и остался стоять, чувствуя, как славно быть обваренным, ошпаренным, с облезшей кожей, с лопнувшими в кипятке глазами… больное колено саднило — Артём нарочно подставлял его под воду… медленно скоблил себя пальцами, сморкался, лез себе в уши, одно сильно ёкало, когда к нему прикасался, но он всё равно лез… мочился, не трудясь помочь себе рукой или убрать ногу, на которую попадало… набирал полный рот горячей воды и, не в силах плюнуть, так и стоял с раззявленной пастью, а из неё текло…

Шатаясь, вышел из душа, кое-как вытерся — рукавом своей рубахи, за неимением полотенца. Снова спустился на кухню, там его уже ждала миска с треской, съел и треску, недосолёную, разваренную, невкусную, несвежую — обильно посыпая солью из плошки, собирая распавшиеся куски, радуясь и смакуя — хотя глаза слипались и он засыпал прямо на табуретке.

У дверей ждал бывший трудник, Артём его помнил, они когда-то виделись здесь.

Без слов догадавшись, что трудник прислан затем, чтоб показать койку, Артём встал и тяжело побрёл за ним вслед, и когда увидел свою лежанку — заснул тут же, хотя ещё несколько шагов шёл до неё, и потом даже снял сапоги, и ещё, быть может, что-то сделал, но вспомнить об этом уже не смог бы никогда.