Гонимые - Калашников Исай Калистратович (2000)

В той стороне куреня, где стояла юрта Тайчу-Кури, бродили люди, освещая дорогу пылающими головнями. Сырую землю исковыряли копыта, несколько юрт было опрокинуто. У одной из них простоволосая седая женщина громко выла, воздев к небу костлявые руки, голый мальчонка лет трех-четырех жался к ее босым ногам, его мокрое тело дрожало от страха и холода. Тайчу-Кури подхватил мальчика на руки, толкнул в чью-то юрту, побежал к своей. Она стояла нетронутой, но матери в ней не было.

– Мама! – громко крикнул он.

Никто не отозвался. Он заметался среди людей, выкрикивая все громче, все отчаяннее:

– Мама! Мама!

Подошел Сорган-Шира. В руках он держал палку с привязанным к ней салом. Она ярко горела, распространяя запах жареного.

– Твою мать, кажется, увезли. Я слышал ее голос. Она звала тебя.

Голова Сорган-Шира была мокрой, жиденькие волосы прядями прилипли к лысине. Он зябко ежился, палка в его руке слегка подрагивала, на землю с шипением падали капли горячего жира. Тайчу-Кури взял из его рук палку, пошел к юрте дедушки Каймиш. В ней было пусто. В открытый дверной проем захлестывались дождевые струи, кошма возле порога, там, где дремал недавно пес, была мокрой, а собака лежала в десяти шагах от юрты. Голова разрублена, зубы застыли в злобном оскале.

По всей юрте валялись нарезанные им палки. В очаге еле теплился огонь. Тайчу-Кури все осматривал торопливо, с лихорадочной поспешностью.

Потом вдруг понял: спешить некуда. Совсем некуда. Ничего не осталось. Еще недавно у него было все, чего он желал, и вот – ничего. Зачем было бежать от меркитов если у них – мать, Каймиш, ее дедушка?

Выбросил палку с огнем из юрты. Она упала в мокрую траву, угасла. И сразу стало темно. Огонь в очаге светился зловещим красным глазом.

Тайчу-Кури стоял в юрте, сжимая и разжимая пальцы. Мокрая одежда прилипла к телу, по коже пробегал озноб, глухая боль теснила сердце. Надо было развести огонь, высушиться, но одному сидеть в юрте стало невыносимо, и он понуро потащился в курень. Зашел к Джарчиудаю. Ни кузнец, угрюмый больше, чем всегда, ни его сыновья не спали. В юрте было все перевернуто.

– И у вас были?

– Нет, до нас они не успели дойти. Мы уходим из этого проклятого куреня! – Кузнец выругался, грубо спросил:

– Чего тебе?

– Ничего. Маму, Каймиш… – Тайчу-Кури не договорил, слова застряли в горле.

Джарчиудай крякнул, выругался еще злее, налил в чашу архи, сунул ее в руки Тайчу-Кури, приказал:

– Пей.

Он выпил. Озноб стал проходить.

– Сегодня хотите бежать?

– Когда же еще? Пока тут шум, крик и неразбериха, нас ловить не будут.

– А куда бежите?

– Все равно куда. Будем кочевать из куреня в курень. Хуже, чем тут, не будет. Когда меня избили за побег Тэмуджина, я им сказал: уйду. И вот я ухожу. – Джарчиудай налил архи себе, выпил. – Джэлмэ, седлай коня. Да поглядывай, не увидел бы кто. Субэдэй, положи эту чашку в суму… Ты, Тайчу-Кури, можешь идти с нами.

– Я буду ждать. Таргутай-Кирилтух отобьет наших.

– Может быть, отобьет. Но скорее всего сделает другое. Нападет на какой-нибудь курень меркитов, похватает людей, приведет сюда. Больше ему ничего не нужно. Что для Кирилтуха твоя мать? Для нойонов черные люди что овцы, идут по счету.

Кузнец завернул в мягкую кожу молотки, клещи, крепко стянул сверток ремнями, подал младшему сыну.

– Ты понесешь.

– Тяжелый, – скривился Чаурхан-Субэдэй.

– Молчи! Кто не боится тяжестей, тот живет легко. И не кривись. Конь у нас один, половину груза придется нести на себе.

Вошел Джэлмэ. Вдвоем с отцом они вынесли узлы и сумы, привязали к седлу. Все остальное уложили в заплечные мешки. В юрте стало пусто.