Гонимые - Калашников Исай Калистратович (2000)

Зимой жизнь в степи замирает. Спасаясь от губительных вьюг, откочевали к лесам и горам люди, на юг улетели птицы, на север ушли табуны дзеренов, в забитых снегом норах глубоко под землей уснули суслики и тарбаганы, – пусты необозримые просторы: нетронутые сугробы холодно мерцают под негреющим солнцем, изредка, не оставляя следов на укатанном ветрами насте, рыжей тенью промелькнет лиса, тоскливо пролает тощий корсак – и снова ни звука, ни движения. Но нередко в степь врывается злой ветер шурган, и тогда снежная пыль закрывает и солнце, и само небо, шорох, свист, вой, стоны катятся над равнинами, и горе всему живому, застигнутому шурганом в пути.

Зима приносит в курени покой. Прекращаются войны племен, разбойные налеты лихих людей. Зима – пора охоты. В избранный шаманом счастливый день мужчины садятся на коней и, разделившись на два крыла, начинают облаву.

Чем крупнее племя, тем больше стрелков-загонщиков может оно выставить, чем обширнее будет пространство, охваченное облавой, тем богаче добыча.

Вереницы всадников пересекут долины и перевалы, два крыла сомкнутся в заранее определенном месте и станут уже не крыльями, а словно бы огромным арканом. Он будет сжиматься все туже, и пугливо замечутся захлестнутые им косули, изюбры, лоси, угрожающе захрюкают свирепые кабаны, молча припадая к снегу, станет искать лазейку волчья стая. Когда аркан стянется совсем туго, в круг въедет нойон племени и начнет метать стрелы. Он будет бить не спеша, на выбор. Истоптанный снег обагрится горячей кровью… Потом настанет черед показать свою ловкость и силу родовитым сайдам. А нойон сядет у жаркого огня, примет из рук нукера горячую, еще трепещущую печень косули, посыпанную крупинками соли, будет неторопливо есть и смотреть на охотников. И не придет нойону в голову, что его время уже истекло.

…Зимовал Тэмуджин в степи. Юрты поставил в неглубокой лощине – все какая-то защита от ветров. В очагах ни днем, ни ночью не гасли огни, но, если поднималась пурга, ветер уносил тепло и становилось так холодно, что коченели руки и ноги. Мать, Борте, Хоахчин простуженно кашляли, братья уговаривали его перебраться в Хэнтэйские горы. Но Тэмуджин не хотел даже разговаривать о перекочевке. Он знал: зимняя степь охраняет его семью лучше целого тумена воинов.

Сам в эту зиму дома бывал редко. То втроем – он, Боорчу, Джэлмэ, – то поодиночке пробирались в курени, уговаривали людей, которые когда-то были под рукой отца, покидать своих нойонов, звали к себе, не скупясь на посулы. Их и принимали, и слушали охотно, потому что перед ними всегда шел шаман Теб-тэнгри, а он умел внушить людям, где их ждет благополучие, где невзгоды и страдания. Однако и возвещенная шаманом воля вечного неба, и щедрые посулы не могли сдвинуть людей с места. Слушали, согласно кивали головами, но, когда приходило время сделать выбор, отвечали одно и то же:

«Подождем». Лишь немногие, те, кому нечего было оставлять в курене и нечего взять с собой, соглашались идти к Тэмуджину. Но у него не было ни лишней еды, ни одежды, ни коней, ни оружия… Приходилось отвечать:

«Подождите».

Он был уверен, что скоро все переменится. Устали люди от бесконечных усобиц, многие злы на своих нойонов, не способных защитить ни кочевий, ни домашнего очага, ни самой жизни. Люди во всех куренях думают одинаково, и, если он сумеет показать, на что способен, они пойдут за ним.

Поначалу он въезжал в чужие курени с большой опаской, чаще всего глубокой ночью, но постепенно страхи прошли. Люди, даже не во всем согласные с ним, не думали выдавать его. Он осмелел настолько, что, узнав от Наху-Баяна, отца Боорчу: Таргутай-Кирилтух отправился на большую охоту, – решился навестить главный курень тайчиутов. Осторожный Джэлмэ отговаривал:

– Если в курене оставлен крепкий караул, нас схватят.