Признание - Гришэм Джон (2011)

— Когда Донти сразу после суда увели, я начала сомневаться в правдивости его слов. Мне кажется, я подсознательно пыталась себя убедить, что обвинители, возможно, правы. Я могла представить, что Донти действительно встречался с той девушкой и скрывал это, что она хотела расстаться, а он — нет. Может, он и в самом деле выскользнул из дома, когда я уснула. А после его признания мне стало не по себе. Ее тело так и не нашли, а если он выбросил его в реку, то, наверное, никогда и не найдут. Я хотела понять, как такое могло случиться, и не верила, что в суде произошла ошибка. И я убедила себя, что он преступник. Я продолжала писать ему, навещала в тюрьме и все такое, но уже не сомневалась в его виновности. Отчасти от этого мне стало легче. И так продолжалось несколько месяцев, может, год.

— Но что заставило тебя изменить мнение?

— Робби. Ты помнишь, как мы поехали в Остин, когда рассматривалась апелляция?

— Конечно.

— Это было примерно через год после суда.

— Я же была там, милая.

— Мы сидели в большом зале суда, глядя на девять судей — все белые, такие внушительные и солидные, в черных мантиях. С другой стороны находились родственники Николь и ее горластая мать. Поднялся Робби и произнес целую речь в защиту Донти. Он был просто великолепен — не оставил камня на камне от обвинений и улик, на основании которых Донти признали виновным! Он разнес в пух и прах и прокурора, и судью. Он ничего не боялся. Именно тогда он впервые указал на то, что полиция скрыла от него анонимный звонок, в котором вина возлагалась на Донти. Для меня это стало настоящим шоком! Как полицейские и прокуроры могли скрыть улики? Правда, на суд это не подействовало. Я помню, как смотрела на горячившегося Робби, и тут до меня вдруг дошло: этот белый из богатого района ни на секунду не усомнился в невиновности Донти. И я ему поверила! Окончательно и бесповоротно! Мне стало так стыдно, что я сомневалась в Донти…

— Все в порядке, милая.

— Пожалуйста, только никому не говори.

— Никогда! Ты же знаешь, что можешь верить матери.

Они обе сели на кроватях, подвинулись друг к другу и, взявшись за руки, соприкоснулись лбами.

— Ты хочешь поплакать или помолиться? — спросила Андреа.

— Мы можем помолиться позже, а поплакать — нет.

— Ладно. Тогда давай поплачем.

На рассвете пастор и его пассажир подъезжали к Оклахома-Сити, и на дороге появились машины. Бойетт спал, уткнувшись лбом в окно и приоткрыв рот, из которого стекала струйка слюны. Он спал уже больше часа, но Кит был рад, что бодрствовал в одиночестве. У границы штата он остановился выпить кофе из автомата — ужасной бурды, которую в обычных условиях точно вылил бы в раковину. Но отсутствие вкуса компенсировалось крепостью, и вскоре от сна не осталось и следа, и пастор поехал со скоростью ровно на восемь миль больше разрешенной.

На последней остановке Бойетт попросил пива, но Кит, отказав ему, принес бутылку воды. Он нашел волну местной музыкальной станции и, сделав звук потише, ехал под ее аккомпанемент. В полшестого Кит позвонил Дане, но говорили они мало. На выезде из Оклахома-Сити Бойетт встрепенулся и сказал:

— Похоже, я задремал.

— Да уж.

— Пастор, таблетки, которые я принимаю, сильно действуют на мочевой пузырь. Мы можем где-нибудь на минутку остановиться?

— Конечно, — кивнул Кит. Что ему оставалось? Он постоянно смотрел на часы. Скоро они свернут с автострады и направятся на восток по двухполосному шоссе. Пастор понятия не имел, долго ли еще ехать. По его прикидкам, они доберутся до Слоуна где-то к часу дня. Остановки, конечно, могли выбить их из графика.

Они остановились в Нормане и купили еще кофе и воды. Пока Кит заправлялся, Бойетт успел выкурить две сигареты, торопливо затягиваясь так, будто делал это последний раз в жизни. Через пятнадцать минут они снова выехали на 35-ю автостраду и помчались по равнинам Оклахомы.