Тот, кого Бобби Андес назвал Джорджем, отвез его назад, долгий путь по жуткой лесной колее резал ему рассудок, потом — быстро по проселочным дорогам к мотелю против полицейского участка. Позже Тони Гастингс мог припомнить этого Джорджа только в общих чертах — светловолосым старшеклассником-футболистом в форме. Они не разговаривали. Тони Гастингс вперился в дважды повторявшийся в обоих направлениях лес — фон для разлаженной мысли. После он вспомнил, как его мысль распластывалась поверх больших широколистных деревьев, опавших ветвей, камней с полицейскими голосами по радио. Слово «нет». Из того, что ему думалось, он понимал одно — случилось самое страшное и мир кончился. Не понимал он и того, что чувствовал — если он что-нибудь чувствовал. Утомление и апатию. Он подумал о том, что будет делать. Он подумал, что ехать в Мэн не имеет смысла. Конечно не имеет, как ему это вообще пришло в голову? Что ему делать с августом, с остатком лета? Что ему делать с машиной? Что, когда полицейский оставит его в мотеле? Он подумал, требуют ли его переживания, чтобы он пропустил ланч, но, какими бы ни были его переживания, — а он к тому же не понимал, какие они, — он хотел есть. Он подумал, где ему поесть и какой будет еда. Он подумал, чем занять день, и понадеялся на разговор с Бобби Андесом — хоть что-то. Потом надо будет думать про обед. После обеда — про вечер.

Он понимал, что его утрата тяжка, хоть он и не ощущает ее груза, и он должен кому-то о ней сказать. Разумеется, надо сказать — это его привилегия, как понесшего утрату. Утрату. Он подумал о друзьях и погадал — кому сказать, кто те близкие, которые соберутся вокруг тебя в тяжелый час. Никто, кто захотел бы собраться, ему на ум не пришел, тем не менее кому-то сообщить надо. Кому? Может быть, сестре с братом. Разумеется, сестре с братом. Он обрадовался, что вспомнил о сестре. Насчет брата он был не совсем уверен. Но, задумавшись о том, что ей сказать, он не захотел приносить ей дурную весть, не захотел иметь дела с ее потрясением, не захотел все это выслушивать.

Мысли о скорби напомнили ему о спеленатых коконах, где кто, и от этого воспоминания он опять дал волю слезам.

Он спросил:

— Сможет ли кто-нибудь позвонить моей сестре и сказать ей? И дать мой телефон, чтобы она перезвонила.

Лицо Джорджа недоумевало, почему, если Тони хочет, чтобы сестра ему позвонила, он сам ей не позвонит. Но — только лицо, и он сказал:

— Думаю, да, конечно.

Он взял блокнотный листок, на котором Тони написал цифры.

Он стал думать, не ошибся ли он. Вдруг в панике и ожидании худшего он не подошел к опознанию должным образом, поторопился с выводом. Он понял, что посмотрел только один раз. Недостаточно долго, чтобы увидеть не то, что ожидал увидеть. Вероятность ошибки выросла, как струя фонтана. Надо проверить на Джордже.

— Боюсь, я не вполне уверен, что опознал их.

Джордж понял не в ту же секунду. Досадливо:

— Да?

Тони сконфузился.

— Вам все равно еще в морге смотреть, — сказал Джордж.

В мотеле, перед уходом, Джордж спросил:

— Хотите отменить этот звонок вашей сестре?

— Зачем?

— Пока вы не уверены?

Хотя он уже понимал тщетность этой надежды, крохотная вероятность того, что он ошибся, что сестра может получить ложное известие, которое ему потом придется опровергать, парализовала его. Он не знал, что сказать. Полицейский ждал.

— Нет. Да. Нет.

— Так что?

Погоди и уступи.

— Все-таки сообщите ей.

— Вы уверены?

— Да.