Не время умирать - Ян Валетов (2021)

Сначала пленники кричали и плакали, грозили возмездием, пытались сломать решетки, бились в закрытые двери вагонов. Потом плакали и молили отпустить их. Просто дать уйти. Они обещали никому не говорить о Долине и не пытаться отомстить.

Люди Долины слушали их, хитро улыбались, устраивали песнопения возле вагонов, но двери кэрроджей оставались закрытыми.

Олдеры всегда врут, им нельзя верить.

Потом пленники начали умирать.

Первой ушла герла – просто сняла шлем своего защитного костюма, и скоро к ней явился Беспощадный.

Остальные умирали тяжелее. Медленнее. Мучительнее. Но в конце концов из вагонов перестали доноситься стоны. Все было кончено – и всему было положено начало. Достаточно один раз хлебнуть крови, чтобы понять – крепкая вера требует человеческих жертв. Доброта объединяет куда хуже совместного ритуального убийства.

Культ требовал новых мертвецов – и получал их.

Последний Поезд всегда должен был быть готов к путешествию, ведь никто не знает, когда олдеры придут в следующий раз. Для этого надо содержать его в чистоте, смазывать, не дать ржавчине источить металл! А еще – в поезде должна быть еда для пассажиров.

Еда должна быть свежей, то есть живой, но не иметь возможности сбежать. Еду полагается обездвижить, исключительно для соблюдения традиций – и пленным рубили ноги и руки, перед тем как бросить их в пропахшие смертью вагоны. А для того чтобы их мольбы не разносились на всю Долину, еще и вырезали языки.

По мере того, как «еда» умирала и приходила в негодность, запасы обновляли. Племя доедало то, что оставлял им поезд. Он стал кровожадным монстром, хотя был просто поездом – грудой металла, стоявшей на вечной стоянке. Он стал средоточием зла, потому что челы, поклоняющиеся ему, стали чудовищами.

Книжник знал о подобных верованиях из книг, но это знание не делало его добрее или терпимее к людям Долины. Скорее уж укрепляло в понимании того, что в этом мире выживает тот, кто стреляет первым.

И Белка была права.

Книжник зажмурился.

Бегун…

Бегун тоже был прав, пусть это и неприятно признавать.

И права Сибилла, без колебаний размотавшая кишки убийцам своих сестер.

И сам он жив только потому, что кто-то делает за него грязную работу. Но рано или поздно придется делать ее самому. Пережитое изменило его, но недостаточно, чтобы дать ему рефлексы Бегуна или жрицы. А жаль… Он понял, что ему действительно жаль, хотя сначала запнулся об эту мысль.

Что бы по этому поводу сказала Белка? А что сказал бы он сам одну зиму назад?

Я думал изменить этот мир, а мир изменил меня.

Книжник всмотрелся в непроницаемо черные глаза острозубой, но ничего особого в них не увидел. Тяжелый враждебный взгляд из-под густых бровей, даже ненависти в нем не было. От одежды смотрительницы пахло зверем, но этот душок не мог перекрыть резкий запах нечистого тела. Книжник невольно поморщился, хотя и сам пахнул не розами.

– Олдеры все еще там? – спросил Тим и постучал ладонью по теплому от солнца вагонному боку.

Острозубая кивнула.

– Все там. Никто никогда не выходит наружу.

Бегун неразборчиво выругался. Его палец на спусковом крючке автомата побелел от напряжения. Кивнув вождю – мол, смотри внимательнее, Тим вскарабкался по ступеням и, отодвинув массивный засов, шагнул в вагон.

Чудовищная вонь накрыла его прямо в тамбуре. Он был готов к чему-то подобному, но все равно остановился, сдерживая рвоту. Перевел дыхание, закрыл нос локтем и двинулся вперед, не опуская пистолет. Впрочем, пройдя несколько футов, он подумал, что оружие может ему и не понадобиться, а вот мокрая тряпка точно бы не помешала. Книжник постарался отключить эмоции, но не мог этого сделать.

Он шел по могильнику. Полсотни лет здесь держали искалеченных людей, здесь эти люди испражнялись и ели, здесь они умирали, разлагались или превращались в мумии.