Книжник видел, как из ее горящих безумных глаз потекли слезы.

– Уходить, – он говорил ей правду, но не всю правду. – Вам надо было уходить. Бросать все и переселяться в новое место. Только это могло вас спасти от вымирания. Дело не в вас, Исцеляющая. Стейшен изменился – тут больше нельзя жить. Никому.

Правда была в том, что для нее и для всех других, кто родился под сводами самого безопасного места в округе, уходить было уже поздно. Можно уйти от Дыхания, но это не значит, что Дыхание уйдет из тебя.

– Только у детей еще есть шанс уцелеть, если ты выведешь их из Стейшена. Куда угодно. Хотя бы вернешь в Сити. Сити теперь город мертвых, потому что ты дала Проводнику дельный совет… Но там можно поселиться.

Исцеляющая улыбнулась.

– Значит, я сделала все правильно? Значит, дети из Сити чисты? Значит, они будут будущим моего племени?

За спиной Книжника захрипела от бессильной ненависти Сибилла, но Бегун держал ее крепко.

Знахарка засмеялась. Смех у нее был чудесный, звонкий, как весенняя капель.

– Я все сделала правильно…

– Сдохни первой, – процедил Книжник и плюнул ей на ноги.

Никакого сожаления. Никакого раскаяния. Незамутненная радость убийцы.

Он вспомнил, как плыли по реке трупы, как жутко пахло кровью и блевотой в темном ангаре, как блестело на щербатом, покрытом инеем бетоне вырванное глазное яблоко, и повторил:

– Сдохни первой…

Рука его легла на рукоять тесака, но знахарка сделала еще шаг назад, ловко развернулась и почти мгновенно исчезла с глаз. Шаги ее были беззвучны, движения точны, а мысли, в этом Тим был почти уверен, радостны и легки.

– Слизняк… – слова Сибиллы жгли, как угли. – Трусливое дерьмо.

– Мертвые не мстят, жрица, – сказал Книжник спокойно. – Мстят только живые. Выживешь – отомстишь. Уходим.

Бегун спрятал пистолет и покачал головой.

– Зря, – только и сказал он. – Надо было…

И в сердцах взмахнул рукой, будто рубил.

Они подхватили шипящую от злости Сибиллу под руки (ребенок был плотно примотан к ее груди) и быстрым шагом двинулись на восток. Книжник оглянулся через три десятка шагов, но ничего не увидел – стены верхауза, у которого он разговаривал со знахаркой, уже исчезли в серой мгле.

Он все еще не был уверен, что сделал правильно, отпустив ее. Герла, умеющая принимать такие решения, опаснее любых хантеров, ставших на их след. Если бы кто-нибудь сказал Книжнику, что любовь может рождать такую жестокость, он бы не поверил. Но того Книжника, который бы удивился этой новости, давно не было в живых. Он погиб, он остался в Лабе рядом с Белкой. Новый Книжник знал, что любовь может убивать. Он был олдер, а олдеры знают все.

Свернув за угол низкого, длинного, как кишка, верхауза, они двинулись на юг, по разобранной ветке Рейлы. Ржавые рельсы упирались в распахнутые настежь ворота. С них давным-давно сняли одну створку, а вторая, проржавевшая настолько, что походила на кружево из ржавчины, висела криво на одной петле.

Книжник больше всего боялся, что сейчас у него начнется приступ топографического идиотизма и он не найдет место, где спрятал гребную тележку, но то ли со страха, то ли по большому везению место обнаружилось.

К этому времени Сибилла почти не держалась на ногах.

Зелья, снимающие боль, дурманили сознание, усталость и кровопотеря брали свое – жрица балансировала на тонкой грани между сознанием и беспамятством. И если бы спутники не поддерживали ее с двух сторон, давно бы грохнулась головой о поросший коричневым мхом гравий на междупутье. Все они промокли под мелким холодным – до стука зубов – дождем, смывавшим с земли остатки ночной наледи, и с облегчением нырнули в заброшенное здание ремонтных мастерских, покосившееся и уродливое.

– Здесь, – сказал Книжник, оттаскивая в сторону какие-то обломки ящиков, образовавшие немалую мусорную кучу. – Да посади ты ее! Помогай!