Край чудес - Ольга Птицева (2020)

И захихикал, рубец тут же налился кровью. Тарас с трудом отвел от него глаза, глянул на третьего, с которым его разделял костер. Тот когда-то был военным. Но выдавала его не камуфляжная роба, а взгляд исподлобья. Тарас с детства привык держаться от таких подальше. Сводный брат отца, ветеран Афгана, приезжал к ним пару раз в год, говорил, что навестить родню, а на деле – выпить с отцом бутылку водки и сидеть вот так, сверля взглядом пол, пока мама недовольно звенела кастрюлями, собирая им похмельный перекус.

– Может, расскажете, чего тут вообще? – осторожно спросил Тарас, обращаясь к лысому.

– Чего бы не рассказать? – закивал тот, но продолжать не стал.

Тарас вытащил из кармана смятые пятьсот рублей – должно хватить. Деньги взял патлатый. Боком вылез из темноты, по-крабьи вытянул клешню. Двупалый обрубок руки цапнул купюру. Тарас с трудом удержался от того, чтобы вытереть ладонь о джинсы. Глянул на лысого – мол, вещай.

– Ты снимай давай, киношник, – выдал лысый, откашлялся, содрогаясь тощим телом. – Тебе какую версию – страшную или правдивую?

– Любую, – разрешил Тарас, включая камеру.

В кадре лысый смотрелся лучше дохлой собаки. Но пах хуже. Как дохлая собака, полежавшая у костра.

– Хочешь расскажу тебе про яичную палату? – проскрипел лысый.

Патлатый краб восторженно булькнул в тени. Он все еще возился с купюрой, та хрустела в клешне. Два неловких пальца. Собаки, что ли, отгрызли?

– Давай про палату, – согласился Тарас и отодвинулся чуток, чтобы костер не бликовал внизу кадра.

– Жил тут один, – начал лысый. – Корнеичем звали. Он сторожем работал, один из ховринских был, короче… Знаешь, что это? Э-э-э, ничего не знаешь. Тутошние – это тебе не тамошние. Здешние – это ховринские. Корнеич тут и жил, и сторожил…

– Еще скажи, родился тут, – вставил патлатый.

Лысый цыкнул, между провалами выбитых зубов мелькнул серый язык – точь-в-точь как у дохлой собаки. Тарас отодвинулся еще немного.

– Родился, может, и не тут, зато тут пригодился, – хохотнул лысый. – Корнеич и Корнеич, ничего такого, яйца только страсть как любил. Бывало, встретишь его, а он скорлупой облепленный. В руках яйцо, в карманах по яйцу. И жрал их так… – Замолчал, подбирая слова. – Не по-людски жрал. Постучит костяшкой по донышку, отколупнет чуток и давай высасывать, пока пустая скорлупа не останется, а уж ее на пол бросал и топтал, пока в крошку не стопчет. Дикий мужик был, да-а-а…

Огонь подсвечивал лысого снизу, затемняя и без того глубокие морщины. Рубец из багрового стал почти черным. Он проходил по губам, сминая рот в сторону. Когда лысый говорил, этого не было заметно, но стоило ему замолчать, и камера тут же выхватила и запечатлела уродство. Если Южину нужна была фактура заброшки, то фактурнее уже не придумаешь.

– Где ж он эти яйца брал? Корнеич ваш, – спросил Тарас, надеясь подснять еще немного.

– Ему приносили, чтобы не гонял отсюдова. Сторож всегда прикормленный. Ходил, башкой крутил, чтобы никто тут не бедокурил, чтобы подростня всякая не гадила. Место непростое. Свои правила. Нечего шастать абы кому.

Тарас поежился. От истории про сторожа с крутящейся башкой ему стало совсем уж тревожно, но в руках лежала камера. Если начал снимать, то снимай, а не сопли наматывай.

– А еще Корнеич гадал, – откликнулся из темноты патлатый. – Таро раскладывал. Все к нему ходили.

– А расплачивались яйцами? Почему не деньгами?

Если бы не перекошенное лицо лысого, он бы решил, что местные над ним издеваются.

– Тю! – протянул патлатый. – Кто ж за расклад деньгу возьмет? То ж грех!

Как в их затуманенном сознании уживались гадание на картах и понятие греха, Тарас решил не уточнять. Пожалел, что не повесил на лысого петличку. Мучайся теперь, чисти звук, который камера худо-бедно запишет.