Я, Всеслав - Ник Перумов (2008)

Вот оно, совсем близко. Протяни руку – и сам Перун ниспошлёт тебе силу разящих молний. Сколько раз спасало лежащее в болотной ухоронке Русскую землю, уже и не упомнишь. Во времена, от которых не осталось ни берестяных грамоток, ни даже памяти у подобных мне, когда кипели безымянные битвы на берегах молодых рек; позже, когда только растекались людские ручейки по великим лесам по-над Днепром; когда от янтарного берега к Причерноморью прорубались свирепые пришельцы; и потом, в уже описываемые времена: на берегах Невы, когда семь сотен дружинников Александра Ярославича в прах разнесли семижды более сильное шведское войско, и на чудском прогибавшемся льду, что плавился от лившейся на него человеческой крови, и под Раковором, и в злые годы Ольгердовщины (забыли её, ох забыли! а ведь ничем не лучше степной напасти!), и в аду Куликова поля, когда ничтожные двенадцать сотен Боброка по-иному повернули ход уже проигранного было сражения, и потом, в чёрные дни Тохтамышева разорения, и после, после, после…

Река Ведроша, где поражены литовцы. Москва, отбитая Мининым и Пожарским.

Я помню, как, рассечённая, горела броня крестоносных танков под Кубинкой страшным предзимьем сорок первого, и помню лицо того чумазого танкиста, как две капли воды похожего на зарубленного мной под Раковором тевтонца – когда пеший новгородский полк грудью да частоколом копий остановил смертоносный разбег орденской конницы…

И долгие века потом, после Смутного времени, не достававшийся – когда росла страна и штыки её солдат шли от победы к победе, прославленные от Босфора до Парижа, от Сан-Франциско до Кушки; извлечённый лишь в тот день, когда стало ясно – остановить немецкий танковый клин под Кубинкой спешно стянутые ополченцы (винтовка на пятерых да граната на десяток) уже не смогут.

Русский Меч.

И вот теперь – вновь достать, чтобы спасти не страну – но доверившихся мне?

Ветер, словно взъярясь от моей нерешительности, бросился вниз, раздирая незримое тело об острые пики елей. Ударил в лицо – словно дал пощёчину трусу, всё ещё надеющемуся, что дело как-нибудь да уладится…

Нет. Не уладится.

Ну, пришёл и наш черёд.

Моя рука погрузилась в землю, и зачарованные пласты Великой Матери послушно расступились. Пальцы стиснули горячую рукоять – точно она раскалилась от снедавшей Меч ненависти.

Идём же.

Раскрылись недра и лесные глубины, и мириады призрачных глаз взглянули мне в душу. Согнёшься? Или всё же выступишь против непобедимого противника?

На миг мне почудилось, что передо мной мелькнул одноглазый старик в широкополой шляпе; а за ним – иные… те, что пали.

На деревенской улице я оказался в следующий миг. Меч сам знал, где он сейчас нужен.

Стоя уже перед другим двором, Лика вновь тянула жуткое изгоняющее заклинание; слух мой обжигали тонкие стоны умирающих младших братьев.

– Стой, именем Сварога!

Меч тускло блестел в моей руке. Неказистый, железный, безо всяких украшений, однако же нигде не тронутый ржавчиной.

Лика медленно повернулась ко мне. И тут впервые в жизни меня до костей продрало свирепым морозом ужаса: на лице её я увидел довольную, можно даже сказать, – счастливую улыбку. Ярослав куда-то исчез, растворился, сгинул – словно никогда тут и не появлялся. Мы остались вдвоём.

– Как же всё оказалось просто… – услыхал я. – Ты сам вытащил бесовскую железку из тайника! Сам… Всеслав.

В глазах у меня помутилось. Она знала! Знала всё с самого начала! Или… или не она?..

– Отдай его мне. Отдай сам. – Моя противница менялась. Дрожали, расплываясь, очертания тонкой девичьей фигурки, и на месте странной монашенки Лики появлялась совсем иная женщина – высокая, статная, коронованная нимбом золотистого света, в прямых и строгих одеяниях белого льна до пят, с прижатым к груди всесильным крестом.

Так вот кого они послали за Мечом!..

– Здравствуй, Хельга. Правда, Лика мне нравилась больше.