Планета Вода - Борис Акунин (2015)

В глухой приуральской губернии убили игуменью, прямо в монастыре – еще одно знамение свихнувшегося времени. Раньше монахинь не убивали даже беглые каторжники. А здесь, кажется, еще и произошло нечто особенно зверское. По ханжескому российскому обыкновению, газета не сообщала подробностей, но все авторы ужасались «изуверству» и «неописуемой жестокости» злодеяния.

Все-таки что там произошло, заинтересовался Эраст Петрович. Из некролога и нескольких прочувствованных статей, посвященных жертве преступления, какой-то матушке Февронии, вычислить обстоятельства происшествия было не проще, чем по испанским архивным документам двухсотлетней давности.

Всё охи да ахи, сотрясание воздуха, слезливые жалобы на ужасный век, ужасные сердца. Член Святейшего Синода предполагал ритуальное изуверство и атаку на православие. Товарищ председателя Русской Монархической партии был уверен, что это дело рук анархистских элементов, желающих перебаламутить кощунством жизнь тихого заволжского края.

Эраст Петрович хотел уж отложить газету, видя, что ничего дельного из нее не почерпнет. Непрочитанной осталась лишь заметка, написанная московским викарным епископом, который семнадцать лет назад благословил покойную на монашество – этот-то уж точно не мог сообщить ничего полезного о преступлении, которое произошло в тысяче с лишним верст от Москвы. И здесь взгляд Эраста Петровича споткнулся о мирское имя игуменьи – викарий его поминал дважды. В других материалах называлась и мирская фамилия убитой, в скобках, но фамилия была обыкновенная, а вот имя довольно редкое. И когда триада – имя, фамилия и время пострижения – соединилась, газетный лист задрожал в руках Фандорина, а сам он, чего никогда не случалось, вскрикнул.

Много лет он приучал себя к сдержанности, которая стала второй натурой, так что ни в какой ситуации, даже самой критической, Эраст Петрович не выказывал эмоций – и вдруг сдавленно воскликнул: «Нет! Нет!».

Воистину чудо из чудес.

– Какой нетерпеливый! – рассмеялась за дверью Аннет, решившая, что возлюбленный зовет ее. – Еще пол-минутки!

Да-да, прошло именно семнадцать лет… Она приняла постриг в Москве. И восприемника, кажется, звали так же, как этого викария – отец Серафим. Точно!

Игуменья Феврония – это… она?!

Когда-то давно Эраст Петрович любил одну женщину, и она тоже его любила, по-видимому, сильно. Она вообще была сильная. Но она была еще и религиозна, и своего Бога любила больше, чем Фандорина. Когда пришлось выбирать – ушла, остановить ее он не смог. Ушла не от него, а из мира. Напоследок Эраст Петрович получил письмо с мольбой не искать встреч, дать ей возможность обрести покой. Не исполнить такую просьбу было нельзя.

Первое время он часто вспоминал ее. Потом реже. Потом почти перестал – еще и потому, что история, из-за которой они расстались, была очень уж тягостная, терзающая душу. Но иногда, пускай нечасто, всё же приходило в голову, что та женщина где-то живет и, может быть, тоже изредка о нем думает. Мысль эта почему-то была отрадна – особенно, если в ту минуту Фандорин ощущал на плечах чугунную тяжесть экзистенциального одиночества. Впрочем, только в такие моменты он, кажется, о монахине и вспоминал.

Хотя нет, это случалось еще в одной ситуации. Подчас, находясь рядом с очередной необязательной спутницей, каковых было много, Эраст Петрович вдруг начинал перебирать в памяти других, обязательных женщин, каких в его жизни было только три, и всякий раз казалось, что это – единственная и что существовать без нее невозможно. Фандорин пытался представить себе, как было бы, если бы карма позволила ему остаться с первой, или второй, или третьей. Новопреставленная игуменья Феврония (что за бредовое имя!) была третьей, по счету последней. После нее никакой обязательной женщины на его пути уже не встретилось.

– Можешь входить, милый! – промурлыкал из спальни нежный голосок. – …Милый, что же ты? Я готова!