Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

Люди, тасовавшие его крапленые карты в игре, которую он так хорошо знал, в одночасье исчезли. Клифтон Лоси прикрылся медицинской справкой, удостоверявшей, что в настоящее время его нельзя беспокоить по причине тяжелого заболевания сердца. Один из управляющих прошлой ночью отбыл в Бостон, другого неожиданно вызвали в неизвестную клинику, к постели больного отца, о котором никто прежде не слышал. Телефон в доме главного инженера не отвечал. Вице-президента по связям с общественностью не могли разыскать.

Подъезжая на машине к конторе, Таггерт видел огромные черные буквы на первых полосах всех газет. Шагая по коридорам «Таггерт Трансконтинентал», он слышал голос диктора из радиоприемника в чьем-то кабинете, похожий на зловещий голос бандита, подстерегающего жертв в темном переулке. Диктор требовал национализации железных дорог.

Джеймс специально громко стучал каблуками, чтобы его видели сотрудники, и двигался достаточно быстро, чтобы никто не остановил его неуместным вопросом. Запершись в кабинете, он приказал секретарю никого не пускать и ни с кем не соединять его по телефону, а всем визитерам говорить, что мистер Таггерт очень занят.

Потом он сидел за столом, парализованный ужасом. Джеймсу мерещилось, что он заперт в подземелье и замок ему не открыть. Еще ему казалось, что его выставили на публичное обозрение перед всем городом, и тогда он молился, чтобы замок продержался как можно дольше. Он должен находиться здесь, в своем кабинете, просто сидеть и ждать неизвестно кого, любого, кто пришел бы к нему и объяснил, что делать. Он одинаково боялся и того, что к нему могут прийти, и того, что никто не придет и не подскажет, как теперь быть.

Телефонные звонки в приемной напоминали крики о помощи. Джеймс смотрел на дверь со злорадным торжеством при мысли о людях, остановленных равнодушной фигурой его секретаря, молодого специалиста, ни в чем не преуспевшего так, как в искусстве уверток, которым владел в совершенстве с безрадостной резиновой вялостью человека, лишенного моральных норм. Сейчас, думал Таггерт, раздаются голоса из Колорадо, из каждого центра, каждого офиса сети Таггертов. До тех пор, пока Джеймс их не слышит, он в безопасности.

Все чувства слиплись у Джеймса внутри в один плотный мутный шар, куда не пробивались мысли враждебно настроенных людей – управлявших отделениями, от которых нет спасения. Острые приступы страха накатывали при мысли о членах совета директоров, но для них было заготовлено прошение об отставке, его пожарный выход: он убежит, а они окажутся в огне. Самый сильный приступ страха обрушился на него при мысли о людях из Вашингтона. Если они позвонят, ему придется отвечать, его резиновый секретарь знает, перед чьими голосами приказы Джеймса бессильны. Но из Вашингтона не звонили.

Спазмы страха следовали один за другим так, что во рту пересыхало. Джеймс и сам не знал, чего боится. Понимал только, что испугался не диктора. При звуке этого зловещего голоса он испытывал служебный страх, неизбежный при той должности, что он занимал, и привычный, как хорошо сшитый костюм и речи на официальных застольях. Но под его покровом затаилась слабая надежда, едва уловимая и вороватая, как тараканья пробежка: если угроза обретет конкретное выражение, то все разрешится, спасая его от принятия решения, от подписания прошения… он не будет больше президентом «Таггерт Трансконтинентал», но и никто другой никогда им не станет… никто больше не станет президентом…

Джеймс сидел, уставившись в стол, не позволяя взгляду и мыслям сосредоточиться. Он словно растворился в туманном облаке, сопротивляясь его попыткам принять какую-то форму. Все, что существует, имеет название. Джеймс мог удержать от существования все что угодно, отказываясь его назвать.