Триумфальная арка - Эрих Ремарк (1946)

— Что правда, то правда, — заявил он. — Коньяк у них хорош! В остальном же… — он подмигнул Равику. — Вся Франция прогнила… Народ-рантье. Жаждут безопасности и спокойной жизни. Фактически они уже сейчас в наших руках.

Равику казалось, что он так и не обретет дара речи. Он боялся, что, едва заговорив, с размаху разобьет свою рюмку о стол, схватит осколок покрупнее и полоснет им Хааке по глазам. Осторожно и как бы через силу он поднял рюмку, выпил ее и спокойно поставил обратно.

— Что это у вас? — спросил Хааке.

— «Перно». Вместо абсента.

— Ах, абсент. Говорят, от него французы становятся импотентами, вы слыхали? — Хааке усмехнулся. — Извините! Я не имел в виду лично вас.

— Абсент действительно запрещен, — сказал Равик. — А «перно» совершенно безвреден. Абсент вызывает бесплодие, а не импотенцию. Потому его и запретили. «Перно» — это анисовая водка. По вкусу напоминает лакричную настойку.

Все-таки я еще могу говорить, подумал он. И даже без особого волнения. Отвечаю на его вопросы гладко и легко. И только где-то глубоко внутри кружится и завывает черный вихрь. На поверхности же все спокойно.

— Вы живете в Париже? — спросил Хааке.

— Да.

— Давно?

— Всегда.

— Понимаю, — сказал Хааке. — Вы натурализовавшийся немец? А родились вы здесь?

Равик утвердительно кивнул.

Хааке выпил коньяк.

— Многие из наших лучших людей тоже родились вне Германии. Заместитель фюрера родился в Египте. Розенберг — в России. Дарре — выходец из Аргентины. Все дело в мировоззрении, не так ли?

— Только в нем, — с готовностью подтвердил Равик.

— Я предвидел ваш ответ. — Лицо Хааке сияло от удовольствия. Он слегка наклонился вперед и, казалось, щелкнул под столом каблуками. — Между прочим, разрешите представиться — фон Хааке.

— Хорн, — не менее церемонно ответил Равик. Это был один из его прежних псевдонимов.

— Фон Хорн? — переспросил Хааке.

— Разумеется.

Хааке кивнул. Он проникался все большим доверием к Равику, видя в нем достойного партнера и единомышленника.

— Вы, должно быть, хорошо знаете Париж, не правда ли?

— Более или менее.

— Вам понятно, что я говорю не о музеях, — Хааке ухмыльнулся с видом великосветского гуляки.

— Понимаю, что вы имеете в виду.

Арийский сверхчеловек, по-видимому, не прочь кутнуть, но не знает, куда ему сунуться, подумал Равик. Если бы только удалось затащить его на глухую окраину, в какой-нибудь отдаленный кабачок, в самый захудалый бордель, мелькнула у него мысль. Лишь бы не помешали…

— У вас тут, надо полагать, есть где поразвлечься? — спросил Хааке.

— Вы недавно в Париже?

— Каждые две недели я приезжаю сюда дня на два, на три. Своего рода контроль. Дело очень важное. За последний год мы здесь многого успели добиться. Все налажено и действует безотказно. Не могу вдаваться в подробности, но… — Хааке рассмеялся. — Здесь каждого можно купить. Продажный народец. Нам известно почти все, что мы хотим знать. И почти не приходится заниматься активной разведкой. Сами доставляют всю информацию. Прямое следствие многопартийной системы. Каждая партия продает остальные, а заодно уж и родину. Измена родине как своеобразная разновидность патриотизма. Лишь бы нажиться. А мы, конечно, не возражаем. У нас здесь масса единомышленников, и притом в самых влиятельных кругах. — Он поднял рюмку и, обнаружив, что она пуста, снова поставил ее на столик. — Они даже не вооружаются. Думают, если они безоружны, то мы ничего от них не потребуем. Знали бы вы, сколько у них самолетов и танков — со смеху помереть можно. Форменные кандидаты в самоубийцы!