Триумфальная арка - Эрих Ремарк (1946)

Равик снял перчатки и маску. Высокопоставленный чиновник выскользнул на бесшумных колесах из операционной. Равик поглядел ему вслед. Знал бы ты, Леваль, подумал он, что твой сверхлегальный желчный пузырь позволит мне, нелегальному беженцу, провести несколько в высшей степени нелегальных дней на Ривьере!

Он начал мыть руки. Рядом стоял Дюран. Он тоже неторопливо и методично мыл руки, руки старика с высоким кровяным давлением. Он тщательно тер пальцы и в такт медленно двигал челюстью, словно размалывал зерно. Когда прекращалось растирание, прекращалось и жевание. Стоило ему снова начать тереть — и жевание возобновлялось. На сей раз он мыл руки особенно медленно и долго. Видимо, хочет хоть на несколько минут оттянуть расставание с двумя тысячами франков, подумал Равик.

— Чего вы ждете? — спросил Дюран немного погодя.

— Чека.

— Я пришлю вам деньги, когда пациент мне заплатит. Это будет через несколько недель после его выписки из клиники.

Дюран взял полотенце и вытерся. Затем налил на ладонь одеколон «д'Орсэ» и растер руки.

— Надеюсь, настолько-то вы мне доверяете… Не так ли? — спросил он.

Жулик, подумал Равик. Хочет еще немного унизить меня.

— Вы же сказали, что пациент — ваш друг и оплатит только ваши издержки.

— Да… — неопределенно ответил Дюран.

— Что ж… Издержки будут невелики. Материал и оплата сестрам. Клиника принадлежит вам. Посчитайте сто франков за все. Можете их удержать. Отдадите потом.

— Доктор Равик, — заявил Дюран и выпрямился. — Издержки, к сожалению, оказались значительно выше, чем я предполагал. Ваши две тысячи франков — это тоже издержки. Я должен посчитать их пациенту. — Он понюхал свои надушенные руки. — Так что…

Дюран улыбнулся. Желтые зубы резко контрастировали с белоснежной бородкой. Словно кто-то помочился в снег, подумал Равик. И все-таки он мне заплатит.

Вебер одолжит мне в счет гонорара. Но этот старый козел не дождется, чтобы я его снова просил. Этого удовольствия я ему не доставлю.

— Хорошо, — сказал он. — Если вам так трудно, пришлете мне деньги после.

— Вовсе не трудно. Хотя ваше требование было для меня совершенно неожиданным. И, кроме того, во всем должен быть порядок.

— Хорошо, сделаем так ради порядка, но это не меняет дела.

— Нет, меняет.

— Результат остается тот же, — сказал Равик. — А теперь извините меня. Хочется выпить водки. Прощайте.

— Прощайте, — оторопело ответил Дюран.

— Почему бы вам не поехать со мной, Равик? — улыбаясь спросила Кэт.

Стройная и высокая, она стояла перед ним, заложив руки в карманы пальто. Вся ее фигура дышала спокойствием и уверенностью.

— В Фьезоле, наверно, уже расцвели форситии. Стена садовой ограды вся в желтом пламени. Камин, книги, покой.

На улице прогрохотал грузовик. В маленькой приемной клиники задребезжали стекла в рамках — на стенах висели фотографии Шартрского собора.

— По ночам тишина… Все далеко-далеко… — сказала Кэт. — Разве плохо?

— Очень даже хорошо, но, боюсь, это не по мне.

— Почему?

— Покой хорош, когда ты сам спокоен. Только тогда.

— Разве я спокойна?

— По крайней мере, вы знаете, чего хотите. А это почти одно и то же.

— А вы разве не знаете, чего хотите?

— Я вообще ничего не хочу.

Кэт не спеша застегивала пальто.

— Так что же это у меня, Равик? Счастье или отчаяние?

Он нетерпеливо улыбнулся.

— Вероятно, и то и другое. Так бывает часто. Об этом не следует слишком много размышлять.

— Что же тогда следует?

— Радоваться.

Она с недоумением посмотрела на него.

— А можно радоваться одной?

— Нет. Для этого всегда нужен еще кто-то.

Он помолчал. К чему я все это говорю? — подумал он. Вялая предотъездная болтовня. Обычная неловкость перед расставанием. Постные проповеди.