Сумерки - Дмитрий Глуховский (2007)

Я подошёл к столику, повесил трубку, но затем из простого любопытства перенабрал «02». Не знаю уж, что я хотел себе этим доказать. Уже через два гудка в динамике что-то мягко щёлкнуло и низкий мужской голос произнёс:

— Милиция. Вас слушают?

Что можно сказать в таком случае человеку в форме? Всю ночь у меня под дверью торчал голем, скорее приезжайте? Несмотря на предупреждения, я продолжил читать манускрипт пятисолетней давности, и теперь тёмные силы пытаются заставить меня прекратить это делать, защитите меня от них? Поколебавшись несколько секунд, но так ничего и не сказав, я отключился. Потом отпер все замки и вышел наружу.

На площадке не было никаких следов существа, которое я накануне видел в дверной глазок. Сквозь заиндевевшее окно посреди лестничного пролёта внутрь пробивались солнечные лучи, на улице стояла великолепная погода. Снизу долетали радостные детские голоса, кабина лифта беспокойно сновала между этажами, то и дело хлопала дверь подъезда. Вчерашние страхи вдруг показались мне смешными. Перенервничал? Заснул за столом, а потом в лунатическом сне прибрёл в прихожую? На всякий случай я вышел на середину площадки и осмотрелся.

Обернулся назад и замер. На дерматиновой обивке моей железной входной двери было что-то написано. Аккуратно прикрыв её, я недоверчиво уставился на чёрные буквы, выведенные, кажется, сажей. Надпись была сделана на испанском — вроде без ошибок, но мне всё же не удавалось отделаться от ощущения, что эти слова стали первым, что их автор написал в своей жизни, так странно и коряво были вырисованы буквы.

«el conocimiento es una condena»

…я мог перевести и без словаря…

«Знание это приговор».

— Совсем уже распоясались! — возмущённо пропыхтел кто-то за моей спиной.

Я обернулся, поспешно пытаясь смахнуть с лица меловой след испуга. Уперев руки в бока, у лифта стояла моя бескомпромиссная соседка из квартиры напротив. Второй подбородок, скрывая шею, уходил прямо в расстёгнутый ворот нутриевой шубы. Под надвинутой на лоб круглой меховой шапкой мрачно горели глубоко посаженные глаза.

Что же, она будет мне сейчас делать внушение за поздних гостей, которые спьяну барабанили в мою дверь ночь напролёт и перебудили весь дом?

— Вы посмотрите, что делают, а? Вот и Леониду Аркадьевичу с седьмого тоже такое написали, да ещё и похлеще, про дочку его. Это, конечно, не из наших. Здесь вечно в подъезде чёрт-те кто ошивается, на втором этаже всегда окурков набросано! В следующий раз увижу — участкового вызову, с меня хватит! Зачем их учат английскому этому, чтобы они двери людям портили?! — ткнув в адресованное мне зловещее послание своим пухлым пальцем, она чудесным образом превратила его в заурядную хулиганскую выходку.

— Это испанский, — сообщил я ей доверительно, но наткнулся на колючий подозрительный взгляд.

— А вы тоже хороши, — отрезала соседка.

— Серафима Антоновна… А вы вчера ночью ничего не слышали? Такой грохот был на лестнице, несколько раз просыпался!

Я тоже нахмурился, всем своим видом показывая, что твёрдо стою на стороне добропорядочных жильцов, и настроен решительно против хулиганов, алкоголиков с пятого и семейки этажом выше, которая постоянно дрелит стены после десяти вечера. Не говоря уже о големах.

— Стучали, стучали! Это на пятый этаж милиция приходила, так они там дебоширили. Мне Светлана Сергеевна рассказывала. Пора их уже выселять, пьяниц этих. Надо начать подписи собирать, — она гневно затрясла подбородком, от чего жир на её лице и шее всколыхнулся и пошёл мелкой рябью.

Серафима Антоновна принялась расстёгивать пуговицы на шубе, явно рассчитывая на продолжение беседы о наболевшем, но я проворно ретировался за дверь.

— Полностью солидарен. Вы извините, мне работать надо, заказчик ждёт.

— А что же, похабщину эту вы не станете оттирать? И так весь подъезд загажен! Заходите, я вам моющего средства дам, у вас нету ведь наверняка, у холостого?