Сумерки - Дмитрий Глуховский (2007)

— Когда же вам успели это доставить? — я указал на полученную мной папку. — Ведь вроде бы я только вчера предыдущую часть забрал на перевод. Вам что, сразу несколько дали? Я бы мог тогда…

— Нет, что вы, — он улыбнулся ещё шире, — мы бы вам тогда, разумеется, вручили всё сразу. Так было бы намного эффективнее. Незадолго до вашего прихода занесли. Минут сорок назад.

— А… вы не могли бы сказать, кто занёс? Как он выглядел, и вообще…

— Мне очень жаль, но мы не предоставляем сведений о наших клиентах, — благожелательное выражение на его лице неуловимо переменилось: то, что я ошибочно принял за улыбку, казалось теперь грозным оскалом хищника, предупреждающим чужака, что тот вступает на запретную территорию.

— Да, я понимаю, прошу прощения…

— Можете вернуть заказ в любое время, как только будет готов, — как ни в чём не бывало продолжил он. — Мы работаем без выходных. Всего доброго.

Стемнело удивительно быстро, словно кто-то повернул выключатель. Когда я заходил в подъезд дома, где находилось бюро, улицы ещё плавали в молочном мареве. Но всего за пятнадцать минут воздух так щедро разбавили чернилами, что, если бы не фонари, от Земли остался бы только пятачок двадцати шагов в радиусе и со мной в центре.

Решив не искушать судьбу, я поехал на метро. С наступлением темноты я почувствовал себя куда менее уверенно, и ни предвкушение нового путешествия во времени, ни мысли о всё четче вырисовывающейся в словесном тумане разгадке конечной цели экспедиции не помогали мне больше отвлечься от образа чудовища, всю ночь ждавшего меня под дверью моей квартиры. В переходах мне несколько раз казалось, что на меня и идущих впереди людей падает тень от огромной фигуры, закрывающей даже светильники на потолке. Я оборачивался, только чтобы укорить себя за слабость и потакание своим глупым страхам. От ощущения того, что за мной следят, физически ощутимо свербило в спине и неприятно щекотало в затылке. Дождавшись поезда на самом краю платформы, я уступил себе ещё раз и, расталкивая выходящих из дверей пассажиров, до отправления успел пробежать два вагона, прежде чем заскочил внутрь. За мной никто не погнался, и до выхода на улицу тревога чуть разжала хватку.

Хотя я мог бы скостить приличный кусок пути, идя от метро по пустым вечерним переулкам, ноги понесли меня на Арбат — там пока было многолюдно, а значит, вероятность нападения снижалась — во всяком случае, мне хотелось так думать. Сдерживать себя мне становилось всё труднее, и если, отсчитывая тройные арбатские фонари, мне ещё удавалось шагать размеренно, чтобы не привлекать внимание, то зайдя в свой двор, я стремглав кинулся к подъезду. На другом конце дворового сквера опять слышался лай — не иначе, как это место действительно облюбовала свора бродячих псов.

Но когда я уже набирал входной код в подъезде, вечернюю арбатскую какофонию — мешанину из гула моторов, шума голосов, гудков и собачьей перебранки — прорезал долгий жуткий вопль, леденящий и какой-то нездешний.

Собаки мгновенно смолкли, словно поперхнувшись своим лаем, а потом одна за другой отчаянно взвыли. Я дёрнул ручку двери, закрывая её за собой, и за считаные секунды взлетел на этаж, загнанно огляделся по сторонам на площадке, и только оказавшись в своей квартире и щёлкнув всеми замками, измождённо прислонился к стене в прихожей и попробовал отдышаться.

На лестнице всё было тихо. Даже не снимая пальто, я прошёл в комнату и выложил на стол папку. Из-под блестящего чёрного пластика мне успокаивающе подмигнула старая песочная бумага. Я вытер вспотевший лоб и откинулся на спинку стула.

«Что значение индейского слова сакб, как называли ту удивительную белокаменную дорогу, по которой мы решили ступать далее, раскрылось для меня лишь позднее. И что жизнь моя от этого переменилась, и я сам после уже никогда не был прежним.