Сумерки - Дмитрий Глуховский (2007)

Сотни церквей, строящихся по всей стране, могли бы свидетельствовать о возрождении её духовности, не занимайся конструирующая их организация беспошлинным ввозом спиртного и сигарет; так что всем новым храмам следовало бы давать имя Спаса-на-Крови. Но более всего прочего поражает воображение без спросу возвращённый с того света циклопический собор в центре Москвы. Снабжённая платной трёхэтажной подземной парковкой, способная вместить десятки тысяч прихожан, эта фабрика благодати отчего-то навевает на меня мысли о гаитянских колдунах, умеющих поднимать мертвецов и заставлять их себе служить.

Да простятся мне эти нападки при рассмотрении моего дела на Страшном суде — видит Бог: формально принадлежа к новому поколению, но всё же оставаясь, видимо, homosovetikus с атрофировавшимися железами, ответственными за выработку секретаверы, я, тем не менее, с уважением отношусь к православию и к христианству вообще, равно как и к другим религиям. Не знаю, что оскорбляет этого и других богов больше — мой честный атеизм и этнографическое высокомерие или весь этот помпезный театр, в котором миллионы людей скверно играют в веру — то ли с оглядкой на небеса, то ли друг для друга…

И тут оно взвыло ещё раз — не в отдалённом углу двора, а прямо у моего подъезда, так что я впервые смог как следует расслышать его.

За доли секунды до того, как мелко задребезжало стекло в кухонном окне, я ещё пытался рационализировать, дать хоть сколько-то разумное и приемлемое объяснение всей этой истории. Убеждал себя, что некие закулисные организаторы этой сложной, многоступенчатой и обладающей понятным только им самим смыслом интриги могли устроить и ночной розыгрыш под моей дверью, и изобразить вопли тропических хищников во дворе. Посаженный в чашку Петри моего воображения, полную питательной среды из средневековой летописи, мимолётный испуг, порождённый этими невинными хулиганскими выходками, вырос, разбух, как колония дрожжей, и стал выплёскиваться за край.

Но услышанный мною вой окончательно расставил всё на свои места. Человеческая память, как морской прибой, стачивает острые углы пережитого: тускнут краски, забываются детали. Выпавшие кусочки мозаики заменяются выдуманными воспоминаниями, чтобы чёрные пятна стёршихся обстоятельств не тревожили нас. Но как всего за несколько часов я сумел позабыть этот странный тембр, не присущий голосу ни человека, ни животного? Правда, раньше мне не приходилось слышать его со столь малого расстояния…

Вопль, должно быть, начался на какой-то запредельной, недоступной человеческому уху ноте, но беззвучныйзвук этот был настолько силён, что подавил собой все остальные: казалось, мир стих на доли секунды. А потом он ударился в оконные стёкла, натянул их, как ветер натягивал паруса испанских каравелл, и те противно зазвенели. Меня словно накрыло взрывной волной: барабанные перепонки зазудели, уши заложило и захотелось раскрыть рот, как при бомбёжке или в набирающем высоту самолёте. И, наконец, переходя в слышимую часть спектра, он обрёл объём, заполнив собою мою голову, квартиру, двор, а потом и весь город. Прорезавшись тоскливым визгом, он постепенно преобразился в густой угрожающий бас, как адский — и живой, в этом сомнений у меня не было, — антипод сирены воздушной тревоги. Продолжался этот кошмар не менее двух минут, и дьявол знает, как должно выглядеть существо, чьи лёгкие и глотка способны были выдержать его.

Сев на подоконник, я попытался заглянуть вниз, но это было дело практически безнадёжное: вход в подъезд (а именно там оно и пряталось) находился по той же стене, что и все мои окна, так что, сколько бы я не прижимался щекой к стеклу и до боли не скашивал глаза, в поле моего зрения попадал только самый краешек жестяного козырька над подъездной дверью.