Мертвые возвращаются? - Тана Френч (2010)

И покривила душой. Попрощавшись с Фрэнком, я еще долго стояла, прислонившись спиной к дереву, глядя, как очертания сторожки то тускнеют, то вновь вырисовываются на фоне неба, по мере того как луна то исчезала, то вновь возникала из-за пробегавших по небу облаков, и думала про Мэй-Рут Тибодо. Теперь, когда к ней вернулись ее имя, ее город, ее жизнь, она превратилась для меня в реального человека — не то что та тень, плод нашей с Фрэнком фантазии. Когда-то она была жива. И за неполные тридцать лет ее жизни мы вполне могли встретиться с ней лицом к лицу.

В какой-то момент я вдруг ощутила, что мне давно уже полагалось обо всем догадаться, что, несмотря на разделявший нас океан, я, отрываясь от своих камешков, учебников или тетрадок, порой ощущала ее присутствие, словно кто-то окликал меня. Мэй-Рут преодолела разделявшие нас тысячи миль и даже успела примерить на себя, словно сестрино поношенное пальто, мое старое имя, как будто стрелка компаса вела ее сюда и она почти, почти дошла. Она была близко, всего в нескольких автобусных остановках. Если бы я знала, если б только я знала раньше, я бы сделала этот последний шаг и нашла ее.

Единственная тень, омрачившая нашу жизнь на той неделе, пришла из другого, внешнего мира. В пятницу вечером мы резались в покер — они вообще часто играли в карты, до поздней ночи, обычно в техасский покер или «сто десять», иногда, если желающих сразиться набиралось лишь двое, — в пике. Ставки делались потускневшими десятипенсовиками, коих оказалось полным-полно в огромной жестяной банке, найденной кем-то на чердаке. Впрочем, четверка относилась к игре крайне серьезно: перед первой раздачей каждый получал в свое распоряжение одинаковое количество монет, и если уж у кого-то они заканчивались, он выбывал из игры окончательно и бесповоротно — и никаких вам «одолжите мне хоть сколько-то». Продулся — ступай вон. Лекси, как и я, была довольно-таки приличный игрок: ее ставки не всегда бывали продуманными, но непредсказуемость частенько была ей только на руку, особенно при крупном пуле. Победитель получал право выбирать меню на следующий ужин.

В тот вечер мы слушали Луи Армстронга. Дэниел притащил из супермаркета огромный пакет «доритос» и к ним три разных соуса, чтобы никто не жаловался. Мы передавали по кругу щербатые миски, пытаясь тем самым отвлечь друг друга от игры. Лучше всего подобная тактика срабатывала в отношении Джастина: тот полностью терял концентрацию при одной лишь мысли о том, что кто-то может стянуть со стола его любимую сальсу. Я как раз обставила Рафа — имея слабую карту, он неизменно тянулся за соусом, когда же ему приходила сильная комбинация, швырял чипсы в рот пригоршнями (вывод: никогда не играй в покер с детективом!) — и торжествовала победу, когда запищал его сотовый. Откинувшись назад на стуле, он сгреб с книжной полки трубку.

— Слушаю вас, — произнес он и показал мне средний палец.

Тут его стул вернулся в начальное положение, а лицо переменилось, застыло высокомерной каменной маской, какую он обычно натягивал на себя в колледже и в кругу незнакомых людей.

— Здравствуй, папа, — произнес он.

Остальные тут же придвинулись ближе. Казалось, воздух в комнате сгустился, стал упругим и плотным — это остальные плечом к плечу встали за его спиной. Я сидела рядом с Рафом и потому слышала все, что изрыгала из себя трубка: «…Появилась работа… начало карьеры… еще не передумал?..»

Ноздри у Рафа пришли в движение, словно откуда-то потянуло неприятным запашком.

— Меня это не интересует, — отчетливо произнес он.

В ответ последовала длинная тирада, и он закрыл глаза. Услышанного было достаточно, чтобы понять: круглосуточное чтение каких-то там пьесок — занятие, недостойное настоящих мужчин, у некоего Брэдбери есть сын, уже заработавший свой первый миллион, а Раф лишь понапрасну коптит небо.

Он держал телефон двумя пальцами, в нескольких сантиметрах от уха.