Мертвые возвращаются? - Тана Френч (2010)

Помнится, я где-то читала: последнее слово на самописце черного ящика любого попавшего в аварию самолета, последнее слово, которое шепчут губы пилота, понимающего, что жить ему остается считанные секунды, — «мама». Когда весь мир, когда вся ваша жизнь рвется прочь от вас со скоростью света, это единственное, что остается с вами. Мне было страшно при мысли, что, если в один прекрасный день преступник приставит мне к горлу нож, если вся моя жизнь сожмется до одной единственной секунды, у меня не останется даже этого слова, мне некого будет звать. Но в то мгновение, которое разделяло наши два выстрела, мои губы прошептали одно слово, и слово это было «Сэм».

Дэниел же не проронил ни слова. Выстрелом его отбросило назад, револьвер выпал из рук и с противным стуком ударился об пол. Где-то рядом звякнуло разбитое стекло — милый уху и сердцу звон. Мне показалось, я заметила, как, словно след от сигареты, на белой рубашке появилось отверстие, но на самом деле я смотрела Дэниелу в лицо. На нем не было ни боли, ни страха, ничего такого, даже испуга или удивления.

Взгляд был сосредоточен на чем-то за моей спиной — мне никогда не узнать, на чем именно. Мне он показался атлетом или гимнастом, который приземлился в последнем, бросающем вызов смерти прыжке — сосредоточенный, спокойный, преодолевший все преграды, достигший своей цели.

— Нет! — крикнула Эбби, и ее крик прозвучал как приказ.

Она в прыжке бросилась к нему, и пестрые юбки колыхнулись в веселых солнечных лучах. Дэниел заморгал и начал медленно оседать на бок. Еще мгновение — и позади Джастина осталась лишь чистая белая стена.

Глава 25

Последующие несколько минут запомнились мне как отдельные кадры фильма ужасов, скрепленные в единую цепочку зияющими пробелами. Помню, что я побежала, поскользнулась на осколках стекла и снова бегом бросилась к Дэниелу.

Помню, как Эбби склонилась над ним, как, словно разъяренная кошка, пыталась оттолкнуть меня.

Помню размазанную по ее майке кровь и грохот выстрела, эхом прокатившийся по всему дому, словно кто-то громко хлопнул входной дверью, чьи-то голоса, топот ног. Чьи-то руки, подхватившие меня под мышки в попытке оттянуть прочь.

Помню, как я брыкалась и извивалась, отчего меня пришлось хорошенько встряхнуть, и тогда в глазах прояснилось, и я узнала лицо Фрэнка в считанных сантиметрах от моего собственного: «Кэсси, это я, перестань, все кончено».

Помню, как Сэм пытался оттолкнуть его в сторону, как он бесцеремонно ощупал меня с головы до ног в поисках пулевых ранений, помню кровь на его пальцах. «Это твоя? Это твоя?» Я понятия не имела, а он продолжат ворочать меня как куклу, пока наконец не произнес с облегчением в голосе: «Ты цела, с тобой все в порядке, он промазал».

Помню, кто-то сказал что-то насчет окна, кто-то рыдал. Было слишком светло, слишком пестро и ярко, так что, казалось, можно порезаться, слишком шумно, и чей-то крик: «„Скорую“, вызовите „скорую“!».

Наконец кто-то вывел меня, усадил в машину и захлопнул дверцу, и я смотрела на вишневые деревья, на ясное небо, которое постепенно начинало темнеть, на далекие очертания холмов. Я сидела, и в голове моей не было никаких мыслей.

Для таких случаев, как мой, когда стреляет офицер полиции, существуют определенные процедуры. В принципе процедуры существуют буквально для всего; другое дело, что про них не вспоминают до того самого дня, когда в них наконец возникает необходимость, и тогда кто-то поворачивает в замке ржавый ключ и сдувает пыль с соответствующей папки. Мне ни разу не встречался полицейский, который кого-то застрелил. Так что никто не мог сказать мне, чего следует ждать или как поступить — так или этак, и каковы вообще мои дальнейшие перспективы.