Следы в Крутом переулке - Валерий Винокуров, Борис Шурделин (1989)

На протяжении всего разговора с Гурбой, такого долгого, утомительного для Малыхи, Гришка ни разу не вспомнил о мешке, унесенном из петрушинского дома, о стреляной гильзе с помятой пулей. А когда вспомнил, когда представил себе, что ждет его Вера и надо будет при ней доставать из-под кровати мешок, то вспомнил и о том, что гильза из того же Надькиного дома — в кармане.

Небольшого усилия хватило, чтобы выдернуть пулю из гильзы. На мозолистую ладонь высыпались белые колючие камешки и замерцали в сумеречном свете. От удивления Малыха застыл и медленно поднес ладонь чуть ли не к самому своему носу. Никогда в жизни не держал он в руках драгоценности, тем более не мог понять, чем отличаются они, все эти сапфиры, бриллианты да изумруды, друг от друга. Однако в этот миг безошибочно понял, что именно лежит на его широкой шершавой ладони. А догадавшись, аккуратно ссыпал мерцающие колючки в гильзу, воткнул пулю на место и, шумно вздохнув, направился к крыльцу.

Хотя Малыха не предполагал, что застанет в своей комнатушке обеих Вериных сестер, он почему-то и не удивился их присутствию. Где же им быть, как не там, где деньгами запахло?

Ни слова не говоря, он скинул у двери сапоги, неспешно стянул с плеч штормовку, повесил на гвоздь, который, как обычно, едва не выпал из гнезда — пришлось вдавить его, нажав большим пальцем на шляпку.

Вера и Софья молча следили за ним. И лишь Надежда прошипела:

— Явился… перекати-поле.

Он, конечно, не ответил, прошел в носках к кровати и заглянул под нее, даже пошарил рукой, вроде бы ища домашние тапки. Не нашел. Нагнулся и сразу увидел, что мешка нет там, где оставил: в углу между стеной и ножкой кровати. Но в центре, у стены стояло ведро с мокрой тряпкой: разве здесь ему место? Вытащил ведро и под мокрой тряпкой сразу увидел свой мешок. Понял, что Верка уже знает… знает то, чего сам он еще не знал.

Три сестры неотрывно следили за ним.

Он нашел наконец свои тапки под табуретом, надел их и вынес ведро за дверь, а вернулся с мешком.

— Вор! — увидев это, завопила Надежда.

— Гриша, отдай подобру, — внятно произнесла Софья, — мы договорились: половину Вере отдадим, нам с Надей — по четверти.

— Отдай им, Гриша, — попросила робко и жалобно Вера. — Нам с тобой этой половины на весь век хватит.

Все, всё что угодно вытерпел бы, казалось, Малыха. От тех, двоих, вытерпел бы угрозы, уговоры, проклятья и обещания. Но чтобы Верка… с ними заодно… Верка, которой он поверил… что она не такая, как все это сличковское отродье, поверил… только что защищал ее с пеной у рта перед Гурбой… как сказал-то Михаил Петрович: позарились на сличковское добро… и еще предупреждал: кровь заговорит, увидишь, и в Верке заговорит… Вот и заговорила!

— За-го-во-ри-ла! — неожиданно для самого себя заорал Малыха. — И ты — как они! Вот как заговорила! Все позабыла, едва золото поманило! Ну-ка, гадюки, посмотрим, что здесь. Посмотрим.

Обеими руками он затряс мешок посреди комнаты. И оттуда посыпались черепки глиняного горшка, рулон золотой фольги, фанерки — одна расщепленная…

— И впрямь — золото?! — Малыха ошалело смотрел на пол.

— Отдай! — завопила Надежда и с растопыренными пальцами кинулась было вниз.

Но Малыха успел схватить ее за руку, мертвой хваткой сжал запястье. Надежда пыталась дотянуться до кучи одной рукой, и тогда Малыха вывернул ей руку за спину и ударом в спину толкнул на кровать.

— Вор! Изверг! — зарыдала Надежда, тряся поврежденной рукой.

— К ней! Обе! На кровать! — крикнул Малыха двум другим сестрам. Сейчас все они для него были одинаковыми. Сличковское отродье! И Верка — тоже.

Он выхватил из кармана рыбацкий складной нож.

— Та-ак, — прошипела Софья, — вот уже до чего дошел.

Старшая сестра потянула Веру за собой, на кровать. А Малыха в остервенении стал расщеплять ножом фанерки — одну за другой, — и из каждой падали на пол золотые пластины.

Все!