Следы в Крутом переулке - Валерий Винокуров, Борис Шурделин (1989)

Убить Петрушина? А почему бы и нет? Кто исключает, что именно Петрушин знал тайну гибели отряда? Может быть, Сличко и вернулся, чтобы заставить заговорить Петрушина. Заговори Петрушин — и кое-кто поплатился бы свободой. Мог так рассуждать Мукимов? Шумный, располагающий к себе, на людях такой открытый, разве не мог он оказаться скрытным, злопамятным, мстительным? Мало ли подобных превращений храпит восточная — да только ли восточная? — история.

Знаю, что Чергинец искренне уважает Мелентьева. Понимаю, что для него Мелентьев — прежде всего добрый и надежный муж матери его лучшего друга детства. Да и к самому Чергинцу Мелентьев относится чуть ли не по-отцовски. Сергей даже мысли не допускает, что нынешний заведующий нефтебазой может быть в чем-то неискренен или скрытен.

Но я обязан задавать себе вопросы. Хотя бы такой: о чем Мелентьев договорился с Мукимовым? И почему тогда осенью Баляба не захотел с ними встретиться? Мы же об этом так и не узнали.

Впрочем, что рассуждать о других, когда и в поведении прокурора столько неясного. Понимаю, конечно, что его служебное положение не позволяет обо всем сообщать мне. Но…

Как легко он оставил историю с пугалом?! Если ждал каких-то новых событий, то разве не должен был довести дело о смерти Сличко до логического конца? Почему же он фактически остановился на полпути?

Повторяю: он вовсе не обязан был обсуждать со мной все, связанное с тем ночным происшествием в Крутом переулке. Я и не рассчитывал на это. Но хотя бы намекнуть, почему он прекратил поиски того, кто отправил Сличко в овраг, разве он не мог?

Увы, найти ответы на вопросы, которые я себе задавал, не удавалось. Напротив, чем больше я размышлял о случившемся, чем больше думал обо всех этих людях, исхлестанных судьбой, тем больше их у меня возникало…

30

Если бы Мукимов не опоздал вчера на самолет, если бы не его научная конференция о связи литератур Средней Азии и Ближнего Востока в раннем средневековье, на которую ему необходимо было лететь, Привалов вряд ли собрал бы нас всех после бессонной ночи в своем кабинете уже в десять утра. Он тоже не спал, как и все мы, потому что к обрыву его привез «газик», отправленный Осокиным за баграми. И Мелентьев глаз не сомкнул этой ночью, названивал Балябе, а тот появился дома лишь под утро: шел берегом, отдыхал, принимая таблетки от боли в сердце, и снова шел, пока не добрался до обрыва, где столкнулся с Малыхой. Выспался один Чергинец, у которого был выходной.

В мрачноватом узком кабинете Привалова расселись на стульях вдоль стены Мукимов, Баляба, Мелентьев, Чергинец и Малыха, а напротив, поближе к прокурорскому столу — лейтенант Осокин. Я же устроился в углу, в любимом кресле Привалова.

Неожиданным для всех нас оказалось то, что прокурор без какого-либо вступления заявил:

— Сейчас вам все расскажет Григорий Малыха. Не надо вставать, Гриша. И не волнуйся. Записывать пока ничего не будем. Говори все, что знаешь.

Привалов с едва заметной усмешкой глянул на сверток, принесенный Малыхой.

Еще никогда в жизни Малыха не говорил так долго в присутствии стольких людей, многие из которых годились ему в отцы. При наших новоднепровских нравах и при родных-то отцах не больно разговорчивы. Поначалу Малыха путался и запинался, но постепенно забыл о том, где находится, и, как позже признался мне, в ушах у него ясно зазвучал глухой, с хрипотцой голос покойного.

Трагедия Гурбы и всего партизанского отряда началась той осенней ночью, когда, переправившись из плавней на разведку, он заглянул проведать беременную жену в дом к старикам Углярам. Как обычно, он проник в дом через заблаговременно оставленное приоткрытым кухонное окно. Войдя в залу, он застал все семейство за столом, во главе которого сидел с мрачным видом полицай Сличко. Заплаканная Катя охнула, когда появился муж, старики не издали ни звука. Сличко поднял голову, а Гурба схватился за пистолет.