Эта старшая племянница, Софья, работала в гинекологическом отделении нашей больницы. Я сразу узнал ее, но вот фамилию вспомнил не сразу. Софья, Софья… да, Осмачко же. А Люба была Сличко. Но прокурор говорит, что они сестры родные, значит, у старшей фамилия матери, а у младшей, выходит, — отца. Я действительно никогда не слышал, как и сказал Привалову, фамилии Сличко. Но почему его это так интересовало и при чем тут вообще я?

За размышлениями я не обратил внимания на приезд медицинского эксперта, а он, оказывается, уже присоединился к Привалову.

Осмотрев комнату за кухней, прокурор прошел в другую. Она сверкала чистотой, и лишь несколько аккуратных следов, оставленных на полу сотрудником угрозыска, побывавшим здесь до нас, как бы от имени хозяйки укоряли. Но и настораживали.

— Нет, ее не убивали, — заключил эксперт, осмотрев покойную хозяйку дома. — Следов насилия не обнаружил. Предполагаю: сердечная недостаточность. А подушка? Она ни при чем. Ищите, думайте, — добавил он, обратившись почему-то ко мне. Вероятно, потому, что постеснялся бы давать такой совет Привалову.

— Экспертиза покажет: убивали или нет, — буркнул прокурор.

Эксперт между тем установил, что смерть хозяйки дома наступила поздним вечером, вероятно, около одиннадцати часов. «Двадцати трех», — конечно, сказал он.

— Кто еще живет в этом доме? — спросил Привалов.

— Сейчас никто, — быстро ответила Софья. — Я… то есть. Сейчас я.

— Кто жил до прошедшей ночи? — Голос Привалова звучал резко, недружелюбно. Меня не так поразил вопрос прокурора, как та определенность, с какой он требовал от нее ответа.

— Мы… Тетя Паша… мы так ее звали… она воспитала нас. Мама умерла еще в сорок шестом. И Любочка жила, — сквозь слезы добавила Софья. А мне вдруг пришла в голову мысль: знала ли старшая сестра о беременности младшей, к кому могла Люба обратиться, как не к сестре, работавшей в гинекологии?

— Еще кто? — не обращая внимания на ее слезы, безжалостно настаивал прокурор.

— Еще Верка. — Софья успокоилась быстро. — Вера жила. Сестра. Она позавчера ушла из дома. Пришел парень, с которым она… ну, живет… и забрал ее вещи. Тетя Паша сама ему помогала собирать.

— Что за парень? — спросил Привалов.

— Гришка Малыха. Он в порту работает. В бараке живет. В общежитии. Летом плавает, а сейчас… не знаю, что делает.

— Кто еще?

— Надька. — «Испуганно взглянув на прокурора, она опять поправила себя: — Надя. Тоже сестра. Нас четверо. Было четверо, — уточнила она, снова вспомнив о Любе, но на этот раз удержалась от слез. — Надя тоже ушла. Тоже в тот день.

Я продолжал задавать себе вопросы. Что же происходило в этом доме, если из него уходили люди? Выходит, уходили, чтобы остаться в живых? Что же Люба-то не ушла?

— Кто еще? — продолжал безжалостно требовать прокурор. — Кто еще здесь жил?

И наконец, Софья выдавила из себя:

— Он.

— Он. Ваш отец, Прокоп Антонович Сличко?

— Да.

Прокурор быстро и, кажется, вопросительно взглянул на меня. Но еще раз повторяю, что с этой фамилией я действительно столкнулся впервые.

— Хорошо. Пойдем дальше, — сказал прокурор.

В тот момент я еще не знал, что предстоит увидеть труп человека, чья фамилия, так заинтересовавшая прокурора, не производила на меня никакого впечатления.

Нам пришлось нелегко. Мы перебрались через кирпичный забор на территорию бывшего железоделательного завода и спустились по шаткой и ветхой лестнице на дно оврага. Я невольно посмотрел вверх и ужаснулся: не приведи бог упасть с такой высоты — если и останешься живым, то на веки вечные калекой.

На дне оврага на громадной бугристой каменной глыбе лежал под охраной промокшего милиционера труп мужчины. Лежал головой вниз, и от головы по камню тянулась уже застывшая коричневая полоса, теряясь в сырой глине.