Следы в Крутом переулке - Валерий Винокуров, Борис Шурделин (1989)

— Я вовсе не собираюсь втягивать вас в новую историю, — прогудел Привалов, словно подслушал мои мысли. — По, во-первых, я не выполнил обещания рассказать вам, для чего впутал вас в это дело. А во-вторых, и это более важно, мне совершенно необходимо повидать того сверхсрочника, старшину. Видите ли, новые обстоятельства. Известный вам Павел Курань, с которым, как вы знаете, вожусь не один день, полчаса назад сказал нечто такое, что может спутать показания наших парней. Многое теперь зависит от старшины.

Значит, новый поворот? Что же мог сказать сын Галины?

— Елышев у меня, — спокойно сказал я. И взглядом успокоил своего гостя.

— Вы не будете возражать, если я сейчас приеду? Я не займу много времени. Всего один вопрос задам ему. И отвечу на один ваш.

— Минуту, — сказал я и, не прикрывая трубку рукой, обратился к Елышеву: — Ты не возражаешь, если заедет прокурор?

Старшина бросил на меня вопросительно-настороженный взгляд.

— Ладно, приезжайте, — сказал я в трубку.

— Вашему великодушию нет границ, — не выдержав, наконец, съязвил прокурор.

Но я уже повесил трубку.

— У него к тебе какой-то вопрос, но не волнуйся.

— Ну что там еще? — Елышев вскочил со стула и зашагал по комнате. — Что еще?

— Не горячись. Сейчас прокурор приедет — и все узнаем. Я тебе помогу. — И тут я сказал: — Давай, пока он едет, все же поговорим о женщине, которая переживает за тебя искренне и потому посоветовала рассказать все именно мне. Я ведь от Валентины давно о тебе слышал и такие ей советы давал, какие тебе вряд ли бы понравились. Советовал наплевать на тебя, хотя знаком с тобой не был. Но ты так вел себя.

Елышев перестал шагать. Остановился посреди комнаты.

— И что она? Послушалась вас?

— Ты от волнения поглупел, что ли? Если бы она послушалась, разве приютила бы в трудный час, разве ты сейчас стоял бы здесь?

Он улыбнулся и сел:

— Верно, поглупел я. Тут поглупеешь. Впрочем, вы правы, вел я себя — глупее не придумаешь. И правда, надо было ей давно на меня наплевать.

— А ты когда узнал, что мы с ней не только коллеги, что Валентина — моя сестра?

— Да вот как дело это началось противное, так и узнал. А вы, выходит, про меня давно знали?

— Слышал про тебя. Теперь вот увидеть довелось. Познакомиться. Надолго ли?

— Поверите, если скажу — навсегда?

— Не зарекайся. Не мне тебя учить, не первый же раз ты к женщине переехать собрался.

— Не первый. Но последний. И впервые — по закону.

— Не спеши, думай лучше, чтоб ей вреда не было. Хватит с нее бед… Матери у нас разные были, а отец… ей он настоящим отцом был, а от нас с братом ушел. Потом война. И он не вернулся, и моя мать, и ее… Да, вот такие дела…

— А знали вы, что я… когда срочную служил… дружил с ее мужем?

— Не знал. Этого не знал… Да-а-а… Сталь сожрала его, взрыв этот проклятый в тот день, в то утро — как и брата моего, как и Витю Чергинца. Это я знал… А что ты дружил с ним, не знал. Вот и еще один наш… новоднепровский… клубок. Эх какая у них бригада была! Только с теперешней чергинцовской сравнить можно.

Прошепелявил звонок в прихожей. Елышев сразу как-то сжался в кресле.

Прокурор, здороваясь, кивнул мне. Елышеву тоже кивнул, и по этому кивку я понял, что парню ничего не угрожает. Прокурор придвинул к журнальному столику кресло, присел на самый край, опустил руки между колен, сплел узловатые пальцы. Я тоже сел.

— Дело вот в чем, — сказал прокурор, — Этот балбес полчаса назад сказал нечто такое, что может многое изменить, — говоря так, Привалов смотрел на Елышева, да и фразу эту повторил для него — я ведь ее уже по телефону слышал. — Тот из вас, кто был на улице в те минуты, когда отец выскочил в окно вслед за сыном… или немного раньше…

Я мельком взглянул в напряженное, но спокойное, сосредоточенное лицо Елышева. Прокурор продолжал: