Следы в Крутом переулке - Валерий Винокуров, Борис Шурделин (1989)

— Я надеюсь на твою память. И правдивость. Но ты что-то скрываешь. Во время дежурства ты отлучался с КПП?

— Ну-у, например, в казармы ходил… — нерешительно протянул Елышев. Он уже совсем было собрался сказать и о другой, полуночной отлучке, как прокурор перебил его, словно в его планы вовсе не входило узнать у старшины все именно сейчас.

— Знаешь что? — предложил Привалов. — Посиди где-нибудь в скверике напротив, сделай такое одолжение. И глаз не спускай с входа в прокуратуру. Когда отсюда выйдет одна известная тебе женщина, возвращайся ко мне. Но чтобы она тебя не видела. Договорились?

— Если б я и не хотел, могу разве отказаться?

— Не можешь или не хочешь — откажись.

— А кто она?

— Увидишь сам. Неужели не догадываешься? Ладно, иди.

Елышев встал со стула, не спеша подошел к двери, на секунду задержался, может быть, признаться в чем-то, но прокурор уже взялся за телефонную трубку, и Елышев бесшумно прикрыл дверь. Вниз по лестнице он сбежал быстро.

Привалов позвонил в Яруговскую больницу, но доктора Рябинина на месте не оказалось. Прокурору ответили, что его вообще сейчас в больнице нет. Не отвечал и домашний телефон доктора.

Чего, собственно, хотел Привалов от Рябинина? Только ли узнать, какое впечатление произведет на доктора известие о смерти Петрушина? Конечно, Рябинин и его друг Чергинец помогли прокурору в сборе информации при расследовании тех осенних событий в Крутом переулке. Доктор даже успел их описать. Читая его записи, Привалов еще больше убедился, что история с возвращением Сличко не завершена. Разница лишь в том, что Рябинин был уверен, что во всем разобрался с помощью Привалова. Прокурор же все эти месяцы никак не мог избавиться от ощущения, что все события были только началом, за ними обязательно должны последовать новые. Вот они и последовали. Что же теперь, радоваться своей проницательности? Радоваться можно было бы в том случае, если бы он сумел предупредить их.

Но телефон доктора не отвечал, и все эти вопросы Привалов мог пока задавать лишь сам себе.

— Осмачко Надежда здесь, — доложили ему.

Встретиться с Надеждой Привалов решил пока лишь для того, чтобы задать ей несколько вопросов, ответы на которые могли бы, не затрагивая, скажем так, ее чести, прояснить обстановку в доме Петрушина.

— Садитесь. Вот и снова мы встретились. Быстрее, чем можно было ожидать, не так ли? Но вы должны меня извинить: служба у меня такая жестокая.

— Я понимаю, — ответила Надежда.

Она вовсе не выглядела подавленной. Напротив, держалась как-то чересчур даже спокойно и уверенно.

— Прекрасно. Долго вас не задержу. Скажите, с кем в последние дни встречался Петрушин?

— Дома он сидел. Не вылезал.

— Боялся, может, кого-нибудь?

— Не знаю. Его не поймешь. А почему вы думаете, что боялся?

Ее вопрос Привалов пропустил мимо ушей, продолжал спрашивать сам.

— Кто-либо, вам незнакомый, приходил к нему?

— При мне никто не приходил. А когда я на работе, откуда мне знать? Он ничего не рассказывал.

— Скажите, он ревновал вас?

— Ревновал? Не верил он мне. Это точно. Он же знал, что я — не по любви с ним. Сами знаете, как вышло: отец появился, и мне куда-то кинуться надо было. — Надежда вдруг встрепенулась, что-то словно обожгло ее. — Он подозревал. Да. Подозревал, что уйду от него. Как только найду, куда уйти. Но я пока уходить не собиралась. Что мне от жизни надо? Уже ничего. Отец все сломал. Душу всю вывернул. Людям в глаза смотреть совестно, будто я тоже с ним там… Ничего в душе не осталось хорошего. Поймите это.

Из потока ее слов Привалов выделил одно слово — «пока». Она ведь так и сказала: «Пока уходить не собиралась».

— А он это понимал?