Кухтеринские бриллианты - Михаил Черненок (2018)

— На такой дырявой лодочке и рыба утонет. По молодости ума смерти еще не чуете, а она, безносая, на каждом шагу человека караулит, — старуха опять перекрестилась. — Сынок мой так же, как вы, в молодости ничего не боялся. В последнюю войну, немецкую, геройский подвиг совершил — так командир мне писал. А безносая и с героем не посчиталась. Забрала моего сыночка к себе.

Сергей пополоскал босые ноги в озере, достал из лодки штаны и рубаху и торопливо стал одеваться.

— На Отечественной войне много людей, бабушка, погибло, — натягивая через голову рубаху, проговорил он.

Старуха, соглашаясь, закивала носом:

— Плохое дело — война, внучики. Только не на ней одной гибнут люди-человеки. Кому на роду написано, тот и в безвоенные дни уходит с белого света…

Разговаривая, старуха продолжала разглядывать в лодке щуку. Она даже наклонилась, длинным костлявым пальцем потрогала щучье брюхо и вдруг попросила:

— Продали бы мне на ушицу рыбки, миленькие. Давно я ушицы не пробовала.

— Чего ее продавать… — Сергей забрался в лодку и поднял щуку. — Берите бесплатно, если хотите.

— Куда мне такую щучищу-то!.. — Гайдамачиха испуганно замахала рукой. — Там, в лодочке, чебачки имеются. Вот мне штук пяток и хватит.

Сергей быстро собрал на дне лодки с десяток рыбешек и положил их в подставленный Гайдамачихой фартук. Старуха сунула под фартук руку, порылась там, как будто собиралась показать мальчишкам забавный фокус, и протянула Сергею несколько белых монет:

— Вот вам за рыбку денежки.

Сергей, насупившись, спрятал руки за спину.

— Не надо нам денег, мы не спекулянты.

— Бери, милый, бери… — настаивала Гайдамачиха. — Лишь злые люди про меня языками чешут, будто чужим добром пользуюсь. Я, милые, за прожитую жизнь напрасной копейки ни с единой души не взяла. За труд свой только брала. И ты, внучек, бери. Это трудовые твои денежки, за них греха нет…

— Не надо, да ну вас… — смутился Сергей.

— Не обижай старого человека отказом, не обижай, — продолжала петь старуха, — Конфеток в сельмаге у Броньки Паутовой купишь, сладеньким с дружком побалуешься, может, когда и вспомнишь бабушку Гайдамакову добрым словом. Уезжаю ведь я отсюдова. — Она все-таки всучила Сергею деньги, и тот, не зная, что с ними делать, смущенно спросил:

— Куда вы, бабушка, уезжаете?

— Уезжаю, милые, к своему сыну…

— Где он живет? — выпалил Сергей.

— Его давно в живых нет. Погиб он, как говорила, в немецкую войну и схоронен у города Брянска. Вот хочу найти могилку и помереть рядом с сыночком. А срок жизни моей уже подходит, вижу — безносая по пятам волочится…

Набежавшее с севера облачко широкой тенью накрыло Потеряево озеро. Вода заметно потемнела, совсем угрюмыми стали торчащие из нее черные столбы бывшего паромного причала. Гайдамачиха из-под ладошки посмотрела на небо, беззвучно пошевелила губами и отошла от воды подальше. Отыскав глазами лежащую на берегу березовую чурку, устало опустилась на нее, бережно держа на коленях в фартуке взятую у Сергея рыбу. Ходя, не отставая от хозяйки ни на шаг, улегся у старушечьих ног.

Присев, Гайдамачиха задумчиво стала вглядываться туда, где спряталось за облачком солнце и чернел едва приметный у горизонта остров, перечеркнутый покосившимися столбами бывшего причала. Она словно вспоминала давние годы, когда на этом месте шумел бойкий купеческий перевоз: ржали кони, слышалось пощелкивание бичей, звучали голоса бородатых крепких ямщиков, загоняющих на паром свои подводы, и она — совсем молодая, красивая — командовала всей этой шумной, разномастной публикой.

Как будто избавляясь от воспоминаний, Гайдамачиха покачала головой, поманила рукою к себе мальчишек и тихо проговорила:

— Остров совсем в воду уходит. Раньше намного был выше.

— Когда раньше? — спросил Сергей. — До революции, да?

— И до революции, и позднее…