Сфера - Дэйв Эггерс (2014)

— Да, да, весело, грустно, — говорил он, ненапряжно и быстро кивая. — Да, да, нет, Канкун, глубоководное ныряние, роскошный курорт, сбежать на выходные, январь, январь, пофиг, три, два, весело, весело, пофиг, да, «Прада», «Конверс», нет, грустно, грустно, весело, Париж.

Мэй понаблюдала за ним, и ей предстало очевидное решение проблемы Энни. Энни нужна помощь. Энни должна осознать, что она не одна. И тут все встало на свои места. Ну разумеется — решение крылось в самой «Сфере». На свете живут миллионы людей, которые выступят на стороне Энни, мириадами способов выкажут ей нежданную душевную поддержку. Страдание есть страдание, лишь когда страдаешь в тишине, в одиночестве. Боль на публике, на глазах у любящих миллионов — уже не боль. Это общность.

Мэй ушла на крышу. У нее есть долг — не только перед Энни, ее подругой, но перед зрителями. И сейчас, узрев честность и открытость этих нубов, этого косматого юноши, она сожалела о своем лицемерии. Взбираясь по лестнице, она оценивала себя и свой выбор. Только что она умышленно напустила туману. Была открыта наоборот, честна наоборот. Она скрыла от мира звук, а это равносильно лжи миру, миллионам, которые считали, что она неизменно прямодушна и всегда прозрачна.

Она оглядела кампус. Зрители недоумевали, на что она смотрит, с чего вдруг молчание.

— Я хочу показать вам то, что вижу, — сказала Мэй.

Энни хотела спрятаться, страдать в одиночестве, прикрыться. И Мэй хотела уважать ее желание, сохранить ей верность. Но может ли верность одному затмить верность миллионам? Разве не эта логика, не предпочтение личных, временных преимуществ общему добру, привела к бесчисленным историческим ужасам? И вновь решение было прямо перед ней, окружало ее со всех сторон. Мэй должна помочь Энни и дочиста отмыть собственную прозрачность; то и другое достижимо одним смелым поступком. Она глянула, который час. Еще два часа до презентации «Душевного поиска». Мэй вышла на крышу, про себя составляя внятное заявление. А вскоре направилась в туалет, прямо на место преступления, и там, увидев себя в зеркале, поняла, что должна сказать. Она глубоко вдохнула.

— Привет, зрители. Я хочу сделать объявление, и говорить мне тяжело. Но мне кажется, что так будет правильнее. Всего час назад, как знают многие из вас, я вошла в этот туалет, якобы собираясь сделать свои дела во второй кабинке, вон там. — Она повернулась к кабинкам. — Но войдя туда, я села, отключила звук и провела частную беседу с моей подругой Энни Эллертон.

На запястье уже сыпались сотни комментариев, и в самом популярном ее уже прощали: «Мэй, разговаривать в туалете не запрещено! Не переживай. Мы в тебя верим».

— Я хочу поблагодарить тех, кто говорит мне добрые слова, — сказала Мэй. — Но в данном случае важнее не мое признание, а то, о чем мы говорили с Энни. Видите ли, многим из вас известно, что Энни участвует в эксперименте, программе исследования семейной истории до глубины веков, насколько позволяют технологии. И в дальних закоулках своей истории она обнаружила некрасивые вещи. Кое-кто из ее предков совершал серьезные нарушения, и теперь Энни воротит с души. Что хуже, завтра будет обнародован еще один прискорбный эпизод — на сей раз недавний и, пожалуй, еще неприятнее.

Мэй глянула на браслет — за последнюю минуту число активных зрителей почти удвоилось до 3 202 984. Она знала, что немало народу открывают ее канал, пока работают, но редко взаправду смотрят. Теперь стало ясно, что ее грядущее объявление жадно предвкушают миллионы. А чтобы смягчить завтрашнее падение, решила она, требуется сочувствие миллионов. Энни это заслужила.