Они вошли в лифт бледно-оранжевого стекла. Замигали лампочки, и на стенках Мэй увидела свое имя и фотографию из школьного выпускного альбома. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МЭЙ ХОЛЛАНД. С губ ее сорвался невнятный «ой». Она не видела эту фотографию много лет — не больно-то и хотелось. Наверняка Энни подстроила — опять донимает Мэй этой фоткой. И впрямь Мэй — широкий тонкогубый рот, оливковая кожа, черные волосы, — но на портрете скуластое лицо суровее, чем в жизни, ни тени улыбки в карих глазах, холодный прищур, как перед боем. С тех пор — Мэй тогда было восемнадцать, только и делала, что злилась и сомневалась в себе, — она наконец-то набрала вес, лицо ее смягчилось, тело расцвело, и этот расцвет привлекал мужчин всевозможных возрастов и намерений. Еще со школы Мэй старалась быть открытее, терпимее и сейчас смешалась, увидев это свидетельство ушедшей эпохи, когда она ждала от мира худшего. Едва смотреть стало невыносимо, фотография исчезла.

— У нас тут везде сенсоры, ага, — пояснила Рената. — Лифт считывает твой идентификатор и здоровается. Нам Энни эту фотку дала. Вы, я чувствую, не разлей вода, раз она хранит твои школьные фотки. Короче, надеюсь, тебе ничего. Мы так в основном с гостями поступаем. Они обычно ахают.

Лифт поднимался, и на стекле возникали списки сегодняшних мероприятий — картинки и текст переползали со стенки на стенку. К каждому объявлению прилагались видео, фотографии, анимация, музыка. В полдень — показ «Койяанискаци»,[4] в час — мастер-класс по самомассажу, в три — упражнения для пресса. В половине седьмого в ратуше выступит седовласый, но молодой конгрессмен, о котором Мэй и не слыхала. Он возник на двери лифта — выступал со сцены где-то не здесь, без пиджака, рукава рубашки закатаны, в пылу сжимает кулаки, а за спиной полощутся флаги.

Двери открылись, и конгрессмен разъехался напополам.

— Прибыли, — сказала Рената, шагнув на стальную решетку узкого мостика.

Мэй глянула через перила, и у нее скрутило живот. Видно было вниз на все четыре этажа.

— Люди с вертиго здесь, наверное, не работают, — с напускной беспечностью заметила она.

Рената притормозила и обернулась в ужасной тревоге:

— Конечно нет. Но в твоем профиле говорилось…

— Нет-нет, — сказала Мэй. — Мне-то что.

— Я серьезно. Можем перевести тебя пониже, если…

— Нет-нет. Правда, тут красота. Прости. Пошутить хотела.

Рената, видимо, перенервничала.

— Ладно. Но если что не так, ты скажи.

— Скажу.

— Да? А то Энни просила все устроить как надо.

— Я скажу. Честно, — ответила Мэй и улыбнулась.

Рената, оклемавшись, зашагала дальше.

Мостик вывел на этаж — многокомнатный и многооконный, рассеченный длинным коридором. По бокам офисы за стеклом от пола до потолка, видно местных обитателей. Каждый украшал пространство по-своему — прихотливо, но со вкусом: в одном кабинете полно парусных атрибутов, в основном висят в воздухе на открытых балках, другой уставлен бонсаями. Мэй и Рената миновали кухню — серванты и полки стеклянные, приборы магнитные, аккуратно перекрещиваясь, цепляются к холодильнику, все освещено громадной стеклянной люстрой ручной работы — лампочки разноцветно сияют на оранжевых, персиковых, розовых щупальцах.

— Ну вот.

Они остановились возле офиса — серого, тесного, обитого каким-то синтетическим полотном. Сердце у Мэй екнуло. Почти в таком же офисе она работала последние полтора года. Первая деталь в «Сфере», которую не выдумали заново, которая напоминала о прошлом. Стены обиты — Мэй глазам не поверила, да быть такого не может — мешковиной.

Мэй понимала, что Рената за ней наблюдает, и знала, что сама таращится в некоем ужасе. Улыбнись, подумала она. Улыбайся.

— Нормально? — спросила Рената, мечась взглядом по ее лицу.

Мэй сложила губы в улыбку ненулевого удовольствия.

— Прекрасно. Вполне.

Она ожидала иного.