Руки дрожали. Я попыталась успокоиться, но безуспешно. В голову некстати лезли воспоминания. Первый год после смерти Патрика мать ходила, словно сомнамбула. Ее ничего не интересовало. Она смотрела на нас пустыми глазами и, наверное, даже не воспринимала, кто перед ней. Отец не выдержал и отправил ее к психиатру или психотерапевту – не помню точно. Что тот с ней сделал – не ясно, но теперь мать вдруг переключила все свое внимание на нас с Ло. В четырнадцать лет тебе хочется свободы, самовыражения. А мы ходили с нашей маменькой чуть ли не за руку, ездили по выставкам, посещали театры и музеи. Если нас удостаивал взглядом какой-нибудь мальчишка, родительница докладывала обо всем отцу и в его присутствии читала нам лекции о морали.

Впрочем, меня все устраивало. Шону в этот период дорога к нам была закрыта. Отец боялся, что при виде сестры, на руках которой скончался Патрик, мать опять накроет волна депрессии и отчаяния, и оборвал все контакты. Кузен невольно попал в число тех, кому было отказано от нашего дома. Тем более Шон стал совсем взрослым, наверное, развлекался где-то с кем-то. Я фантазировала, что он обрюхатил какую-нибудь девчонку, дочку самого влиятельного мафиози, а тот заставил гаденыша жениться, но перед этим велел его кастрировать! Мне нравилось представлять все детально, во всех подробностях. Я даже попросила мать купить мне анатомическую энциклопедию, выписала парочку журналов по медицине, и родители решили, что их дочь будет врачом.

Нет. Врачом я становиться не собиралась. Но завела тайную тетрадь, куда зарисовывала страдающего под разными пытками Шона. Попыталась показать свое творчество Ло. Сестра не оценила, сморщила нос и посоветовала убрать тетрадь подальше.

В состоянии такой тщательной заботы о нас мать продержалась почти три года. Она исправно ездила к своему душеведу. Два, иногда три раза в неделю. А потом вдруг однажды вернулась взвинченной, с красными глазами, заперлась в своей комнате и не открывала никому, даже отцу, до вечера. Потом наконец вышла. И заявила, что больше на все эти сеансы – ни ногой! Когда отец стал расспрашивать, она строго посмотрела на нас с Ло. Мы переглянулись. Будучи уже довольно взрослыми девушками, разумеется, поняли, что родители хотят переговорить с глазу на глаз. Сестра ушла к себе, а я только сделала вид, что ушла. Протопала по лестнице, а потом вернулась и встала за дверью.

Начало я прослушала. А то, что прозвучало после, просто не укладывалось в моей голове.

У моей матери почти все время была связь с этим так называемым доктором. Она откровенно признавалась отцу, что любовь обрушилась на нее, подобно смерчу, закрутила и подняла до небывалых высот. Делилась, как ей было здорово! Пока сегодня вдруг, придя на полчаса раньше, она не застукала своего любовника с другой пациенткой.

Отец молчал. Потом я услышала звяканье со стороны бара. Ужасно.

С того дня отец только и делал, что пил. А мать снова погрузилась в пучину депрессии. Как ни странно, она сама нашла номер своей сестры, матери Шона, долго с той разговаривала, даже всплакнула, хотя я не уверена, что именно по поводу разлуки с ней… или это были воспоминания о Патрике. Может быть, вообще просто так – накрытая своим безумием, как плащом.

А потом через несколько дней нас посетил Шон. Он нисколько не изменился или не настолько, насколько следовало бы ожидать. Так же снисходительно цедил слова, так же притворялся добреньким, вежливым и воспитанным. Рассказал, что выучился на врача, сейчас проходит интернатуру. Отец слушал разинув рот, даже противно было смотреть, выглядел как идиот. Я только молилась про себя, чтобы он не заикнулся про мои поползновения в сторону медицины… И разумеется, он это сделал:

– Элейн тоже собирается выучиться на медика. Профиль пока не выбрала. Но старший брат ведь подскажет, – и все это с преувеличенно-восторженной интонацией.