Книга тайн - Том Харпер (2011)

Склянки с красками были у него в сумке, и на ходу они звенели, словно колокольчики на сбруе. Такой же была и его речь: непрерывный поток, который ласкал мой слух, не раздражая его. Он спросил, как меня зовут и откуда я. Когда я сказал, что из Парижа, он смерил меня таким взглядом, что я подумал: он знает обо мне все.

— Тут есть какая-то история, — сказал он. — Когда-нибудь ты мне расскажешь ее.

Я не мог себе представить никого, кому рассказал бы о себе с большим удовольствием.

Мы пришли на постоялый двор, называвшийся «L’Homme Sauvage» — «Дикарь». На вывеске человек с облупленной кожей бренчал на лютне, оглядываясь через плечо. Я словно вошел в иной мир; куда бы я ни посмотрел, передо мной возникали ожившие карты. Драх увидел мой взгляд и кивнул.

— Мне здесь всегда рады. Они нам предоставят стол и постель на ночь.

Он сказал «нам» таким обыденным тоном, что я не мог понять, есть ли за этим какой-то скрытый смысл. Для меня это было как если бы с его плаща незаметно отвалилась пуговица, а я бы подобрал ее и с благоговением хранил многие годы спустя.

Мы прошли через конюшенный двор и вошли в дом. После темноты свечи внутри, казалось, горели ярко, а огонь в камине рассеивал весенний холодок. Хотя деревня располагалась слишком близко к Штрасбургу, постояльцев здесь было немало. Посреди комнаты сидели три ратника в добротных плащах и хвастались своими подвигами. В углу шептались и спорили два купца из Вены.

Девушка с соломенными волосами, сплетенными в косички, принесла вино. Драх выпил свое почти сразу же и попросил принести еще. Я с нетерпением ждал, когда она уйдет, и меня трясло от той мысли, которую я вынашивал все эти долгие месяцы пути по Франции.

Наконец мы остались одни.

— У меня есть для тебя предложение, — сказал я.

Вообще-то я планировал выждать, подразнить его намеками и остротами, но не сдержался — слова сами лились из меня.

— Ты научился делать идеальные копии своих рисунков. А ты никогда не думал, что еще можно копировать?

Он поднял бровь, явно заинтересованный моей речью. Я затаил дыхание.

— Слова.

Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять. А поняв, он рассмеялся.

— Слова? И люди будут за них платить? Я иллюстрировал рукописи и видел, сколько зарабатывают писцы за слова.

— Но некоторые слова стоят побольше.

Я мысленно перенесся в монетный двор отца, представил себе поток монет, струящийся на весы. Принцип совершенства не превратил свинец в золото в Париже. Я был убежден, что в Штрасбурге с помощью бумаги мы достигнем большего.

— Например, слова Господа.

Драх так фыркнул, что вино брызнуло у него из носа. Он посмотрел на меня проницательными глазами, словно спрашивая себя, не ошибся ли во мне.

— Библию?

— Индульгенции.

Это удивило его. Он откинулся к спинке стула, взвешивая услышанное. Даже когда он погружался в свои мысли, лицо его было живее, чем лица большинства людей.

— Индульгенции — это чеки, — сказал он наконец. — Расписки, которые церковь продает тебе в подтверждение того, что ты приобрел искупление грехов. В этом нет красоты.

— В одной индульгенции красоты нет, — согласился я. — Но в тысяче совершенно одинаковых…

— В тысяче, — повторил он, оценивая это число.

— С помощью твоего искусства.

— Это будет одна страничка.

— Стандартный текст.

— Мы оставим место для имени и даты.

— И цены. — Лицо у меня горело от возбуждения. Я чувствовал себя так, словно подобрал ключ к замку. Я никогда еще не находил такого быстрого понимания в ком-либо.

— Недостатка в клиентах у нас никогда не будет.

— Если только Господь Своей милостью всех нас когда-нибудь не приведет к совершенству.

Это мое глубокомысленное замечание разрушило очарование и заставило Драха еще раз оценивающе посмотреть на меня.

— Идеальный мир будет непривлекательным местом. И гораздо менее прибыльным.