Дурная кровь - Даха Тараторина (2020)

Глупая колдунья! Решила, что Верд прячет распоротый локоть от Сантория! В былые годы служитель и не такие раны презрительно звал «больками». А вот девчонка могла перепугаться. Потому Верд втихаря замотался обрывком рукава в надежде, что чудесное событие вытеснит из белокурой головки алую пасть шварга, готовую сомкнуться на её бедре. Хорошо бы сначала пройти целиком храм, а потом уже устраивать привал и врачеваться. Но что уж… Санни наделал столько шуму, что, прячься кто-то в развалинах, уже сотню раз бы заметил гостей.

Охотник попытался развязать грубый узел на повязке, то тот намок от крови и не поддавался.

— Дай.

Талла заставила его присесть рядом с похрапывающим телом слуги Богов. Мужчина заранее закатил глаза: вот сейчас увидит девка кровь, сразу заохает, заахает. Ещё её и откачивать придётся. Но колдунья и бровью не повела. Наклонилась к ране, низко-низко. Вот диво! В храме теплынь, какая не каждое лето случается, а по коже от лёгкого дыхания мурашки побежали… Да какие, к шваргам, мурашки, когда огрубевшие руки порезов не замечают! Вон, от запястья до плеча исполосованы шрамами… Ан нет, чутно. Щекотно. И сладко до боли. Она зубами подцепила узел и распустила повязки.

— Говорил же, в порядке, — глядя в сторону, проворчал наёмник.

— Всё одно Санни без присмотра не оставим. Так что ж не поправить, пока ждём, — губы колдуньи дрогнули невесть из-за чего, синие глаза-озёра сверкнули хитрецой ледяного омута. Она легко, словно пёрышком, провела пальцем по предплечью охотника, повторяя узор выпирающей жилы.

— Ну чего копаешься? — попытался Верд отнять руку, но колдунья держала крепко. — Перетянуть тряпицей и ладно.

Кожу точно кололи. Ледяными, тонкими, крошащимися иглами, ныряющими сквозь плоть в самую кровь. Должно быть больно. Всегда должно быть больно: наёмник привык к этому. За крепкие мышцы платишь дрожью в коленях; за хорошую драку — ноющей челюстью; за ночь с продажной бабой — отвращением к себе и опустошением.

В этот раз боли не было. Ледяные иглы щекотали, сновали туда-сюда. Они собирались в стайки прозрачных рыбок, живой нитью оплетали руку, от самой кости и до кончиков вставших дыбом волосков.

Дурная! Ну точно, дурная! Потому не любят их люди, потому не знаются соседи. Бросишь один случайный взгляд — и не отвернуться уже. Обманет, закружит, вонзит жало под ребро, ровно паучиха, и выпьет до капли всё, чем был ты когда-то, вытянет по серебряной нити, что обвила десницу, вместе с болью и хворью прошлое, каким-бы оно ни было, и настоящее. А то и будущее захватит, заколдует так, что жизнь станет не мила без колдуньи…

Кокон серебряного света оплёл локоть, сделав похожим на окуклившуюся гусеницу. И из него, как нить из пряжи, тянулась к тонким пальцам звёздная дорожка, наматывалась, как на веретено, отражалась в синих очах-озёрах и таяла. Исчезала, забирая с собой увечье.

— Почему Санни сказал, что ты хочешь отмстить? — нахмурилась Талла. Руки её порхали, как птицы по заброшенному храму, а Верд и уйти не мог, захваченный волшебным искрящимся поводком.

— Потому что у нас было прошлое.

Санни вздрогнул во сне, перебрал ногами, как если бы пытался убежать от невидимого врага.

— И поэтому вы больше не друзья?

— Не думаю, что мы были ими когда-то…

Были. Лучшими друзьями были! Но выдавить это Верд не мог. Потому что «были» — это и правда о прошлом.

— Ему очень стыдно. Прошлое гложет Сантория не меньше, чем тебя, — лёгкие пальцы успокаивающе скользили по коже, гладили, баюкали. Оттого охотник не сразу понял, что девка лезет, куда не следует.

— Не твоего ума дело.

— А что же тогда моего?

— Бабы, — раздражённо буркнул Верд, отгоняя сонное наваждение магии, — Носки бы вязала. Или что там вас заботит…

Талла покатилась со смеху, взметнув сноп серебристых искр из ладоней.