«Я не поеду в Кабул. У меня в Америке жена, дом, карьера», — сказал я Рахим-хану. Но разве могу я сейчас убраться восвояси и загубить тем самым еще одну жизнь?

Лучше бы Рахим-хан не звонил мне. Жил бы я себе, как раньше, ни о чем не подозревая. Но он вызвал меня сюда и сообщил такое, что перевернуло всю мою жизнь, выставило ее чередой обманов, предательств и гнусных тайн.

«Тебе выпала возможность снова встать на стезю добродетели», — сказал он.

Возможность начать жизнь сызнова.

Для этого надо разыскать мальчика.

Сына Хасана. Сироту.

Где-то в Кабуле.

Я подозвал рикшу и отправился обратно к Рахим-хану. Баба как-то сказал: моя беда в том, что я всегда прихожу на готовенькое. Мне тридцать восемь лет, волосы мои седеют и редеют, в уголках глаз появились «гусиные лапки». А если я так и не научился стоять за себя и не прятаться за чужие спины? Вдруг Баба оказался прав?

Я посмотрел на фотографию, на круглое лицо моего брата, наполовину скрытое тенью. Хасан любил меня как никто никогда не полюбит. Его сын сейчас в Кабуле.

Он ждет.

Рахим-хан — черная тень в углу комнаты — читал молитву, обратясь лицом к востоку. За окном краснело небо.

Я подождал, пока он закончит, и сообщил, что поеду в Кабул. Пусть звонит Колдуэллам.

— Я буду молиться за тебя, Амир-джан, — сказал мой старый друг.

19

Снова морская болезнь. Мы еще не успели доехать до изрешеченного пулями щита «ПЕРЕВАЛ ХАЙБЕР ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС», а рот у меня уже был полон слюны. Желудок дергало и крутило. Фарид, мой шофер, холодно посмотрел на меня. Сочувствия в его глазах я не заметил.

— Можно опустить стекло? — хрипло спросил я.

Шофер зажег сигарету, зажал ее двумя пальцами левой руки (больше пальцев на руке не было), не отрывая своих черных глаз от дороги, наклонился и откуда-то из-под ног достал отвертку. Я вставил ее в отверстие, где полагалось быть ручке, и несколько раз провернул. Стекло поехало вниз.

Во взгляде Фарида появилась почти не скрываемая враждебность. Он и десяти слов не произнес с тех пор, как мы выехали из Джамруда.

— Ташакор, — пробормотал я и высунулся в окно, подставляя лицо ветерку.

Дорога через горы с их глинистыми, усеянными камнями склонами была мне знакома — в 1974 году мы с Бабой возвращались этим путем. Ущелья, скалистые пики, древние крепости на вершинах утесов, снега Гиндукуша, белеющие на севере… Серпантины и проклятая тошнота.

— Пососи лимон, — неожиданно произнес Фарид.

— Что?

— Лимон. Если тошнит, очень помогает. Я всегда беру в путь лимон.

— Спасибо, не надо, — выдавил я. Стоило только подумать о кислом соке, как желудок мой взбунтовался.

Фарид хихикнул:

— Это тебе не американская химия, а старое народное средство. Меня мама научила.

— Тогда давай.

Надо к нему подольститься.

Из бумажного пакета на заднем сиденье Фарид достал половинку лимона и протянул мне. Я откусил кусочек, выждал пару минут, слабо улыбнулся и соврал:

— Ты прав. Полегчало.

Вежливость никогда не повредит.

— Старое средство. Не надо никакой химии. — Несмотря на угрюмый тон, вид у водителя довольный.

Фарид — таджик по национальности, долговязый, черноволосый, с обветренным лицом, узкими плечами и длинной шеей. Кадык у него до того выдается, что даже борода его не прикрывает. Одет он так же, как и я: шерстяной башлык грубой вязки поверх пирхан-тюмбана и телогрейка, на голове нуристанский паколь[38] слегка набекрень — как у кумира таджиков Ахмада Шах-Масуда, «Льва Панджшера».[39]