Бегущий за ветром - Халед Хоссейни (2003)

— Поехали, ага. Торчим здесь у всех на виду.

— Еще минуточку, — пробормотал я.

Дом больше не был белой громадиной из моего детства. Штукатурка потрескалась, крыша просела, окна в гостиной, в вестибюле и в ванной на втором этаже затянуты полиэтиленовой пленкой, стены приобрели неприятный серый оттенок, местами краска шелушилась и пузырилась. Ступени у парадного входа будто кто обгрыз. Жалкие остатки былой роскоши — определение подходило не только к особняку отца, но и ко всему Кабулу.

Я приподнялся на цыпочки, но ничего не разглядел за третьим к югу от входа окном второго этажа, за которым когда-то находилась моя спальня. Двадцать пять лет назад я стоял у этого окна. Лило как из ведра, Али и Хасан грузили свои пожитки в багажник машины отца, и стекло туманилось от моего дыхания.

— Амир-ага, — позвал опять Фарид.

— Иду, — отозвался я.

Меня охватило безумное желание войти в дом, взлететь по ступеням, возле которых мы оставляли грязные сапоги, вбежать в пахнущий апельсиновой коркой вестибюль (Али сжигал ее в печке), выпить в кухне чаю с лепешкой нан, послушать, как Хасан поет старинные хазарейские песни.

Опять бибиканье. Пора.

— Мне надо наведаться еще кое-куда, — сказал я Фариду, прикорнувшему за рулем с сигаретой в зубах.

— Только по-быстрому.

— Дай мне десять минут.

— Валяй. Только ты не очень там.

— О чем это ты?

— Не принимай все близко к сердцу. Было и прошло. — Фарид выбросил в окно окурок. — Проще забыть.

— Я и так только и делал, что старался забыть. Хватит уже. — Я перевел дыхание. — Десять минут, не больше.

Мы с Хасаном всегда легко взбирались на наш холм. Порой даже играли на склоне в догонялки. И еще: с холма был отлично виден аэропорт с самолетами. Иногда мы садились и смотрели на них, а потом опять принимались носиться.

Теперь я поднялся на вершину с залитым потом лицом, задыхаясь и жадно хватая ртом воздух. Отдышавшись немного, отправился на поиски старого кладбища. Нашел я его не сразу.

Вот они, древние ворота на столбах из серого известняка, — за ними Хасан похоронил свою мать. За сорняками не видно стены. Две вороны словно стерегли покой мертвых.

В своем письме Хасан сообщил, что гранат давно уже не приносит плодов. Сейчас, похоже, дерево и вовсе засохло. Я постоял, вспоминая, как мы забирались на него, как сидели на ветках, болтая ногами, как свет и тень играли на наших лицах. Терпкий привкус гранатового сока появился у меня во рту.

Присев на корточки, я провел рукой по стволу. Полустершаяся, едва различимая надпись была на месте. «Амир и Хасан — повелители Кабула». Я пощупал пальцами буквы и отломил кусочек коры.

Подо мной раскинулся город моего детства. Когда-то деревья росли за каждой стеной, в каждом дворе, голубое небо простиралось широко, выстиранное белье слепило своей белизной. Крики торговцев фруктами, проходящих по улицам со своими навьюченными осликами, были слышны даже здесь, на холме: Вишни! Абрикосы! Виноград! А когда день клонился к вечеру, до наших ушей долетал призыв муэдзина с минаретов мечети в Шаринау.

Фарид опять подал сигнал и помахал мне рукой. Срок мой вышел.

На юг, обратно к площади Пуштунистана. По пути нам встретилось несколько красных пикапов, забитых вооруженными бородачами. Обгоняя такую машину, Фарид всякий раз тихонько ругался.

За стойкой портье в крошечной гостинице неподалеку от площади три девчушки в одинаковых черных платьях и белых платочках жались к тощему очкастому субъекту. Очкарик запросил с меня невиданную цену за номер — целых 75 долларов, но я не стал торговаться. Одно дело, когда тебя обдирают как липку в пляжном домике на Гавайях, и совсем другое здесь, когда нечем кормить детей.