Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни (2008)

Да, то, что она собирается сделать, недостойно. Постыдно. Позорно. И неправедно по отношению к Мариам. Но хотя ребенок в ней был не больше тутовой ягоды, Лейла уже знала: матери приходится жертвовать многим. А уж добродетелью в первую очередь.

Она прижала руку к животу и закрыла глаза.

Безмолвная церемония потом вспоминалась Лейле урывками, кусочками.

Кремовые полоски на костюме Рашида. Резкий запах его одеколона. Свежий порез от бритвы на шее. Желтые от табака пальцы вертят кольцо. Ручка не пишет, срочно нужна другая. Брачный договор. Подписи: его – уверенная, ее – дрожащая. Молитвы. Зеркало (в нем она впервые замечает, что Рашид подровнял брови).

И где-то рядом Мариам, полная осуждения. Лейла не может смотреть ей в глаза.

Лежа в ту ночь на холодных простынях его кровати, Лейла с дрожью смотрела, как Рашид задергивал занавески, нетерпеливо расстегивал рубаху, распускал завязку на штанах. Пальцы его не слушались. Какая у него отвислая грудь, как густо она заросла седыми волосами, как торчит у него пупок с голубой веной посередине! А глаза так и ласкают молодую жену.

– Да поможет мне Бог, я люблю тебя! – бормотал Рашид.

Постукивая зубами, она попросила его выключить свет.

Когда все кончилось и Рашид уснул, Лейла нашарила под тюфяком заранее припасенный нож, ткнула себя в указательный палец и прижала руку к простыне.

5

Мариам

Днем девчонка была для Мариам скрипом кровати, звуками шагов над головой, плеском воды в ванной, звяканьем ложечки о стакан. Они ведь почти не виделись: так, иногда пронесется по лестнице смутная волна и скроется наверху. Правда, порой они случайно сталкивались нос к носу – в узкой передней, в кухне, у входной двери, – и тогда между ними словно искра проскакивала. Девчонка подбирала платье и извинялась, а Мариам молча наблюдала, как разгорается румянец у нее на щеках. Случалось, от Лейлы пахло Рашидом – его потом, его табаком, его ненасытностью. В жизни самой Мариам давным-давно уже не было места плотской любви, чему она была только рада. До сих пор ее подташнивало при одном воспоминании о супружеском долге, каким его представлял себе Рашид.

По вечерам избегать друг друга не получалось. Рашид сказал, что они – одна семья, а значит, должны трапезничать вместе.

– Что это такое? – ворчал он, пальцами обдирая мясо с кости (ложкам-вилкам была дана полная отставка через неделю после свадьбы). – Я что, женился на двух статуях? Ну-ка, Мариам, гап безан, заговори с ней. Так себя не ведут.

И девчонке, высасывая из кости мозг:

– Ты ее не вини. Она тихая, неразговорчивая. Слава Аллаху, слов зря не тратит. Мыто с тобой горожане, а она – деревенщина. В глинобитной хижине выросла, да не в самой деревне, а на выселках. Ее туда родной отец определил. Кстати, Мариам, ты ей сказала, что ты харами? Незаконнорожденная она. Но вообще-то у нее есть и свои сильные стороны. Да ты сама увидишь. Работящая, неприхотливая. Я бы так сказал: если сравнивать с машинами, из нее бы получилась «Волга».

Мариам было тридцать три года, но гадкое слово «харами» по-прежнему причиняло ей боль. Она хорошо помнила, как Нана схватила ее за руки, помнила ее слова. «Мерзавка неуклюжая. Вот мне награда за все, что я перенесла. Все у этой маленькой харами из рук валится».

– А ты, – сказал Рашид девчонке, – просто «мерседес». Новенький сверкающий «мерседес». Только, – он поднял перемазанный в жире указательный палец, – за «мерседесом» нужен уход. Хотя бы из уважения к красоте машины и искусству производителя. Кто-нибудь может сказать: сумасшедший, дивана, жены для него вроде автомобилей. Только я ведь не всерьез. Просто сравнение уж очень удачное.

И Рашид положил обратно на тарелку шарик риса, который только что скатал. Взмахнул рукой.